Вот он достал Туммахойнена мечом, но тот, казалось, не заметил раны. Широкий разрез затянулся на глазах, осталась только прореха на куртке, и мех на ней слипся и блестел от черной крови. Мгновенное восстановление, недоступное и нобилям империи, даже таким, как Ансельм.
Тогда Растус бросился на врага очертя голову, держа меч обеими руками, острием вперед и вверх. Тяжелый клинок Арзрана взрезал ему живот, и Растус зарычал от невыносимой боли. Ему еще хватило сил вонзить меч Туммахойнену в основание шеи, под торчащий кадык. Растус дернул клинок на себя — и голова нелюдя наклонилась набок, как у порванной тряпичной куклы. Сам же Растус грохнулся ничком, на собственный щит, и ударился зубами об окованный металлом край.
Что с Туммахойненом? Неужели эта тварь жива?
Он еще смог перевалиться на спину, но сил подняться уже не было. Он видел, как ступают у его лица многочисленные ноги, как валятся рядом тела. Боль не давала ни крикнуть, ни вздохнуть, а всё длилась и длилась, и терпения уже никакого не осталось, он был раздавлен этой болью, превращен в ничтожную тварь, в зверя на бойне, а ей было всё равно. Она просто была.
Тела падали уже на него, и боль вспыхивала с новой силой, и он уверился, что никаких границ у нее нет. Может, она утихнет там, за воротами смерти, в солнечном горниле? Растус ждал. Но не всё было плохо в этой боли. В ней чувствовался Ансельм — прежний, настоящий. Великим утешением было сознавать, что нексум снова по-человечески уязвим, что он чувствует то же, что и Растус. «Мы с тобой проиграли, Ансельм!» — подумал Растус.
И вдруг что-то ударило в сердце. Что-то более острое и безжалостное, чем клинок Туммахойнена. И слепая тьма поглотила Растуса так быстро, что он не услышал собственного крика.
Глава 43
— Тебе лучше уйти, — сказала Асдис старухе. — Ты мне не поможешь, только погибнешь сама.
— Конечно! — откликнулась та. — Теперь ты с мужем, тебе поводыри не нужны. Но оставь меня хотя бы в память о моей прежней заботе. Мне с тобой умереть не жалко.
Но Асдис была непреклонна до жестокости:
— Я запрещаю тебе умирать со мной. Иди живи.
Ансельм пожалел старуху.
— Пережди в лесу и возвращайся, — велел он. — Если мы погибнем, расскажешь об этом моим людям. Если же мы справимся с Арзраном, нам понадобится твоя помощь.
Он не стал уточнять, какая помощь понадобится. Он вообще не представлял себе, как дальше будет жить с Асдис, что делать.
Старуху они проводили в лес и остались вдвоем.
Теперь Ансельм мог бы описать Хельге свои ощущения. Теперь он сказал бы: «Представь радость и горе, отчаяние и надежду, и благодарность, и хвалу многих людей, необъятно многих. Всё это за века настоялось в здешних лесах, в темных бочажинах, в лунном и солнечном свете, перемешалось с мыслями деревьев и трав, птиц и зверей. И все это захватывает тебя, ты чувствуешь сразу и бесконечную радость, и бесконечную тоску. В тебе словно бродит… океан. Как он в тебя поместился? Как не разорвет изнутри? Не знаю. Меня бы разорвало, если бы не Асдис, моя супруга. Но это очень, очень тяжело».
Ансельм принимал без возражений всё, что исходит от Асдис и через нее — от здешней земли. Если уж тосковать, то до разрыва сердца. Если уж веселиться, то так, чтобы небо смеялось вместе с тобой. И ему правда казалось, что небо над лугами смеется. Он вспоминал себя прежнего и удивлялся: до чего же странным он был существом! Как же за последние годы высох душой — и сам этого не заметил!
Теперь он точно знал, зачем шел сюда: умирать. И еще, если возможно, исправить зло, причиненное нексумом. Он жалел о своей прежней суетливой мелочности. И никуда не торопился, и умирать не хотел: столько всего можно сделать! Столько сил он в себе чувствовал — никогда, наверное, ни один человек не получал столько сил!
Дни и ночи они с Асдис проводили вместе. Им не нужна была крыша над головой. Зачем, если луг — это часть тебя? И луг, и ветер над ним, и дождь, если соберется… Ансельм не знал, управляла ли Асдис дождем, но оба раза, когда шел дождь — в первый раз робкий и мелкий, в другой раз сильный и щедрый — он выглядел как дружеская шутка.
Явился Сегестус. Передал черный кинжал и признался, что без ведома Ансельма связался с Моларисом, умолил его прибыть на подмогу.
— Я сделал это еще зимой, когда мы застряли здесь из-за Уирки, — сказал Сегестус. — Но тебе не говорил. Вчера Моларис сообщил, что уже на подходе с тысячей воинов.
Ансельм не стал осуждать старого друга. Тысяча человек? Что ж, отлично. Теперь он готов был уладить все возможные недоразумения и с конунгом, и с императором. Что ни случается, всё к лучшему.
Ансельм предупредил Сегестуса, что Арзран собирается напасть на Ларса, и отослал назад.
Асдис вернула Ансельму амулет неуязвимости, и он повесил его себе на шею. Он хотел бы чувствовать себя неуязвимым, но не мог. Казалось бы, с ним и амулет, созданный богиней, и преемница богини, способная переделывать мир по собственному желанию, — что против него колдун? Но Ансельм чувствовал страх Асдис.
— Ты ведь можешь сделать что угодно, — говорил он.
— Нет, — отвечала она. — Вовсе нет.
— Ты можешь сделать так, что каждое дерево станет волком, ростом до неба, и они растерзают Арзрана. Ты можешь наслать на него огонь. Ты можешь…
— Нет, — говорила она с дрожью. — Я только отравлю и тебя, и себя, и силу, которая во мне. Арзрана я, может, и убью, а вот с волками нам потом жить.
Она вообще много боялась — себя, мира, своей силы. Не боялась только Ансельма, хотя он знал: она жалеет, что он не Хеймо.
— Ты ведь научишь меня жить, правда? — спрашивала Асдис.
Ансельм только качал головой. Его самого кто бы научил! Он чувствовал, что сила богини переделывает его. Наверное, скоро он перестанет быть человеком. Или уже перестал? Он часы проводил, лежа на траве и глядя в небо. Травы пахли как волосы Асдис. Что если, когда явится Арзран, они просто не смогут с ним ничего сделать, потому что сами станут как трава и небо? Ансельму не по силам долго быть якорем, удерживающим сознание Асдис. Он верил, что они не станут беспомощным существом на поводу у старухи, но во что они превратятся, представить не мог.
Он просил Асдис больше вспоминать о доме и дорогих ей людях, рассказывать о них, но она отказывалась:
— Мне больно вспоминать.
Так прошло несколько дней, и наконец Ансельм почувствовал близкое присутствие Арзрана — так отчетливо, словно его толкнули.
Асдис задумалась — и на лугу выросла усадьба с большим домом из новеньких бревен.
— Идем, — сказала Асдис, протягивая руку.
В общей зале было прохладно и чисто, пахло свежим срубом, стружками. На полу и стенах лежали янтарные отсветы. Когда Ансельм переступил порог, он перестал видеть себя, но не удивился и не испугался. За короткое время с Асдис он разучился удивляться, а бояться разучился гораздо раньше. Они заранее условились, что его сделают невидимым, как Артуса.
Асдис присела на скамейку у стола, хотя в доме было и хозяйское кресло на возвышении.
Ансельм почувствовал ее страх и сказал:
— Не бойся. Он червяк по сравнению с тобой.
Она закрыла лицо руками и заплакала. Тогда он сел рядом и обнял ее за плечи.
В молчании проходило время. Наконец Асдис отстранилась и села прямо, сложив руки на коленях. Губы ее подрагивали, и поза становилась все напряженнее.
Дверь отворилась, и зал стал наполняться людьми. То есть сначала Ансельм их принял за людей, но приглядевшись, понял, что ошибся.
Тот, что в центре, особых сомнений не вызывал. Высокий благообразный воин в полном ламеллярном доспехе и плаще, подбитом мехом. На поясе его висел имперский клинок в ножнах, прямой и короткий. Сухое серьезное лицо было слишком белым для имперца. Должно быть, и клинок, и доспех он взял у воинов Растуса. Так вот какой облик выбрал себе Арзран! То, что это именно Арзран, Ансельм знал точно — потому что это знала Асдис. Она словно закаменела. Ансельм сидел с ней рядом, плечом к плечу, хотел поддержать, ободрить — и не мог. Она полностью закрылась от него. Закрылась от всего мира, целиком захваченная ужасом.