Она слушала его наклонив голову, с выражением строгим и оценивающим — ни дать ни взять опытная наставница. Вот сейчас скажет: «Ну что ты мне заливаешь? Обмануть хочешь? Я тебя насквозь вижу».
Он замолчал и сник. Да, перегнул палку, да похвала его выглядит издевательством. Но как же надоело всё время быть начеку, чтобы не вывести ее из себя! Под Растуса подстроиться было легче. Ренату не собьешь шуткой, не возьмешь на жалость. Даже лесть не всегда действует. «Должно быть, я просто начал ей надоедать, — подумал Флавий. — Что ж, это судьба любой игрушки…»
— Рената, я устал сегодня. Говорю глупости. Я… Я люблю тебя.
Она улыбнулась. Показалось ли ему, что с торжеством? Флавий редко говорил ей эти слова и всегда злился на себя за них. Они звучали как признание, вырванное на допросе. Когда же закончится этот несносный плен? Когда он сможет говорить с Ренатой без этого отвратительного чувства атлета, которого обыграли на соревнованиях, причем честно? Потому что он все-таки чувствовал к ней нечто, что мог при желании назвать и любовью. Было бы последним из унижений находиться при ней всё это время, не испытывая хотя бы влечения. Просто он хотел бы по-другому сказать ей о своей любви. Пусть она будет в отчаянии, пусть в его власти будет ее утешить… Или не утешить, уж как он решит. Пусть ему дадут проявить великодушие. Сколько можно смирять?
— Я, кажется, могу теперь встать на ноги, — сказал Флавий. И подробно рассказал о предложении Ларция. — Он говорит, что удобнее будет, если ты попросишь за меня префекта. Напрямую Ларций не ввяжется, но обещает поддержку.
— Он не хочет связывать с тобой свое имя? — спросила Рената.
— Видимо, да. Но, знаешь, я не против. Я понимаю, что моя репутация кого угодно запятнает. Но точно тебе говорю: если мне позволят жить здесь, в Медиолане, как подданному среди подданных, нужную репутацию я сам себе заработаю.
— Я в тебе не сомневаюсь, — сказала она. — Конечно, я поговорю с префектом. Не переживай, все устроится.
***
И Рената взялась хлопотать. Со всей своей неуемной энергией и безграничной верой в него, от которой Флавию делалось нехорошо. Ее доверие открывало ему кредит, который он не надеялся выплатить. Заставляло чувствовать себя подлецом. А ведь он не делал ничего плохого и не собирался делать — просто не был тем, за кого она его принимала.
Сам он доверял Ренате полностью, не верил только, что ей удастся убедить префекта. О каком разрешении на клинику может идти речь, если клиники еще нет? Как они могут доверять бывшему врачу Растуса, если он не доказал, что не станет приносить обществу вреда, действуя без надзора? А доказательств этих они не получат, пока не снимут надзор.
Можно, конечно, занять денег и нанять помещение и помощников. Тогда будет что предъявить чиновникам. Но Флавий боялся одалживаться перед Ларцием, боялся влезать в новые долги без гарантии, что сможет отдать их. Он боялся и самого Ларция. Боялся его подвести, заслужить неодобрение. Боялся полностью попасть в зависимость.
При следующей встрече Ларций принял его в открытой беседке. Закатное небо розовело, поля за оградой лежали во влажной тени. Ларций опять сам разливал вино, улыбался и откровенно разглядывал Флавия. Была в его обращении раздражающая снисходительная ленца. Флавий не мог отделаться от ощущения, что его смакуют, как редкий сорт вина. Сам он привык обращаться подобным образом с подружками в постели, но по отношении к себе такую манеру принимал с трудом.
— Я всё думаю о том, как же изменилась твоя Уирка, — говорил Ларций. — Там не просто прерванная связь. Там что-то еще. Чувство вины? Ладно, тебе виднее. Как думаешь, нельзя ли организовать вечер на троих? Нет-нет, не шипи, я не претендую на твое сокровище. Мне хотелось бы присутствовать при слиянии. Нексумные парочки сейчас редки, а уж такие, кто не живет вместе… Я не верю во всю эту трескотню насчет божества, создающего людей специально друг для друга, в эту мистическую чушь про судьбу. Процесс чисто механический: нексумы замыкаются друг на друге, создается единая система — нестабильная, единство постоянно нужно поддерживать. Очень сложное трудоемкое взаимодействие. Я читал ученые труды, беседовал с состоящими в связи, но так до конца и не понял…
— Я никогда не думал об этом с точки зрения… науки, — отвечал Флавий. — Мне в голову приходили другие аналогии: любому известно, что любовь, например, надо поддерживать. Питать. Как костер дровами. Иначе она вывернется в муку.
— А у вас любовь? — в голубых глазах Ларция вспыхнул неподдельный интерес. — Вот меня интересует соотношение этой штуки с любовью. Если я правильно понимаю, связь каждый ощущает по-своему в зависимости от обстоятельств первого слияния, общего настроя, от характера, в конце концов. Боюсь, твоя… возлюбленная ни на что, кроме любви и ненависти, не способна. Ты другой, тебе есть чем заполнить существование, кроме этой чувственной маяты. Но все-таки и тебе некомфортно. Ваша система не в порядке, но на вас эта неисправность влияет по-разному. Вот это меня и интересует: разность потенциалов. Тебе, кстати, никогда не приходило в голову избавиться от негодного нексума и найти нового? Ты же одного пережил? Магда, кажется, ее звали?
— Да, — откликнулся Флавий глухо, — ее звали Магда. И о ней я говорить не хочу. Новую мою связь изучай, я не против. А ее не тронь.
— Нексум не всегда бывает другом, — улыбнулся Ларций.
— Да. Но и со вторым сложнее, чем может показаться. Дело не в том, чтобы освободиться, а в том, чтобы переиграть.
— А когда переиграешь?
— А тогда я не против позволить добыче взять верх. Всякое взаимодействие в конце концов должно перейти в танец — в этом суть истинного взаимодействия.
Ларций рассмеялся:
— Влюбленные все одинаковы! Ты мне нужен спокойный и работоспособный, крепко стоящий на ногах. Когда полностью разделаешься с опекой Сегестуса — и кто там еще тебя опекает? — выцепишь нексума к себе, а я помогу. Кстати, что у тебя там с разрешением на открытие своего дела?
И Флавию пришлось объяснять, что разрешения ему не дадут, как бы ни хлопотала Рената. И, конечно, Ларций снова заговорил о займе.
— Если тебе не дают разрешения без клиники, значит, клинику нужно готовить без разрешения. Неужели ты хочешь навечно застрять у Сегестуса? Я предложил бы работать на меня, но нам обоим будет удобнее, если ты сохранишь некоторую независимость. Я дам тебе денег в залог помещения. Чего ты боишься? Если тебя не отпустят, я не останусь в накладе: найду для этой клиники кого-нибудь другого. Она нужна мне не меньше, чем тебе.
«Вот этого и боюсь», — думал Флавий. От желаемой свободы оставались рожки да ножки. Его, получается, покупают. И клиника будет не его, а Ларция, и Флавий в ней — просто работник.
— Я ведь хочу, чтобы тебе было комфортно, — сказал Ларций. — Хочу помочь. Мне нужно только, чтобы ты действовал вместе со мной в своих интересах.
Флавий молчал. В конце концов, если он по-настоящему нужен, он имеет право на какое-то достоинство. Ларций ждал, потом рассмеялся.
— Ну, хорошо. Видимо, нужно еще кое-что объяснить. Видишь ли, я давно изучаю нексумную связь. Это мое… хобби. Я видел разные парочки, но ваша уникальна. Прежде всего тем, что связь была принудительной. Не вытаращивай глаза. Я же сказал, что знаю, как ты связывался.
Губы Флавия несколько раз шевельнулись вхолостую. Наконец, он выдавил из себя:
— Уирка… Я не верю, что она сказала…
— Нет, твоя Уирка мне ничего не говорила. Похоже, молчанием она от чего-то защищается. Только вот от чего? Ты можешь сказать, долго ли продлится ей молчание? Ты понимаешь, что она опасна? По двум причинам: может тебя выдать, может умереть. Ты ничего такого не чувствуешь? Ах, да, ваша связь особенная, не такая как у других. Может быть, ты вообще ничего не чувствуешь?
— Чувствую, — сказал Флавий.
Да, он знал, что с Уиркой не совсем ладно. Под руководством Молариса она на время успокоилась — без дяди и без него, Флавия. Это удивляло и даже бесило. Но вскоре спокойствие сменилось тревогой, и в последнее время сердце так дергало, что Флавий устал злорадствовать. Самое главное — вернулось ощущение обжигающего холода, поразившее при слиянии. Флавий не сразу понял, что так ощущалась обыкновенная физическая боль.