— Зачем вам мой нексум? — спросил Флавий у Ларция. — Она одурманена, еле держится на ногах. Оставьте ее, какой в ней толк?
Ларций нервным движением промокнул губы салфеткой, бросил ее на стол и отправился за остальными, даже не оглянувшись на Флавия.
Флавий поплелся следом. Он чувствовал, что вечно обречен таскаться за покровителями, робко пытаясь отстаивать себя и терпя пренебрежение.
Глава 56
По-хорошему, Флавий должен был первым войти в комнату — осмотреть подопытную, приготовить медиаторы. Но Ларций его опередил. Он опередил даже слуг, ведущих Квинтуса. Он так спешил, как будто сам желал сливаться.
У дверей заветной комнаты Ларций крикнул:
— Всё ли готово?
— Да, входите, — ответил доктор.
В комнате было тихо. Маленький доктор сидел в темном углу, полуприкрытый шторой. Привязанная к кровати подопытная подняла голову и смотрела на входящих. Рот ее был свободен, видимо, доктор вынул тряпку. Она не стонала, но Флавий из-за плеча Ларция видел, чего ей это стоит.
Резвушка нашла глазами Флавия и улыбнулась ему. Флавий как-то сразу ослабел. Ох, она что, ему по-прежнему доверяет? Надеется на него? Считает, что он не допустит ничего худого?
В ее лице он читал боль и терпение, но не видел испуга.
От взгляда ли Резвушки ему стало не по себе, или просто здесь было слишком душно, воздух был какой-то особенный — слишком густой? Флавию показалось, что все они застряли в этом воздухе, как мошки в желе. Он чувствовал сразу всех: и доктора, и Ларция, и Квинтуса, вцепившегося в руку слуги, и его будущую жертву, отданную во власть боли. Но больше всех — нексума. Уирка и ее конвоиры встали в изножии кровати, ближе всех к выходу из комнаты.
Уирка тоже жалела Резвушку, и Флавий чувствовал эту жалость как свою. Он и предполагать не мог, что жалость может быть яростной и тяжкой. Тяжелее ненависти, мучительнее самопрезрения. Что ж, Уирка тоже знает об эксперименте?
Какой всё же мерзкий у нее характер! Флавий теперь лучше ее понимал: чего ни сделаешь, когда трепыхаешься в заложниках у таких чувств? Ничего, доктора Ларция помогут сделать нексума удобней.
Флавий пробрался к столу, на котором было приготовлено всё необходимое для обряда, и стал переливать Кровь Солнца из флакона в чашу.
Ларций встал рядом с ним — пожалуй, даже слишком близко. Бок о бок с Ларцием сейчас было некомфортно — от него так и садило возбуждением.
— Как он все-таки бестолков, — шепнул Ларций, показывая глазами на Квинтуса. Голос у Ларция дрожал, и сам он чуть ли не приплясывал от почти непристойного возбуждения. — Сколько времени у тебя заняла процедура?
— А? — Флавий не сразу сообразил, о чем его спрашивают, а сообразив, рассердился. — Да не помню я. У меня всего и было сверло.
Он закупорил флакон с остатками Крови Солнца и с чашей в руках повернулся к Ларцию.
Ларций смотрел на Резвушку, на ее запрокинутое лицо, зажмуренные глаза, сжатые губы. Она по-прежнему не позволяла себе стонать и жаловаться. Почему? Доктор сказал ей, что это неприлично? Флавию показалось, что Ларций пьет ее боль.
Ладно. Чем скорее это закончится, тем лучше.
Флавий положил браслеты-медиаторы в чашу и начал читать положенное обращение к Солнцу. Он чувствовал, что кощунствует, и удивлялся — почему тогда, в лодочном сарае Гисли, у него не было такого чувства? Почему оно появилось только сейчас? Наверное, потому, что Флавий точно знал: он врет. Врет божеству.
Ларций слушал слова моления так, словно Флавий обращался к нему. Он впитывал эти слова, пил их, как боль Резвушки, как мучительную жалость Уирки, как его, Флавия, жалость и растерянность.
«Соедини твоих верных слуг в вечной радости и верности… Дай им и в посмертии пребывать единым целым под вечным твоим владычеством…»
Резвушка прикрыла глаза и мелко вздрагивала. Квинтус, который должен был в этом слиянии представлять похоть, тяжело дышал, водил помутневшими глазами из стороны в сторону и часто встряхивал головой. Слуги тащили его к ложу, на котором ждала его будущая половина, но он уперся как баран.
— Квинтусу подмешали то же, что и моему нексуму? — шепотом спросил Флавий у Ларция, договорив ритуальные слова.
— А? Да. Средство, между прочим, прекрасное.
— Вы сами тоже это приняли? — Флавий знал от доктора, что так и есть, да и интуиция шептала о том же, но он хотел услышать подтверждение от Ларция.
— Ну да. Я без этого, считай, и не совокупляюсь. Противно. Но что он делает, дурак? Похоже, ничего на этот раз не выйдет…
Квинтус забился в руках слуг и зарычал. Он теперь не просто упирался, он рвался прочь из комнаты.
— Направьте его, — приказал Ларций Флавию.
— Может, мне за него еще ее оприходовать? — огрызнулся Флавий.
Ларций скривил рот и направился к Квинтусу:
— Милейший, не дурите. Что вы имеете против слияния с этой особой?
Флавий — дурак дураком — ждал у столика с сосудом в руках. В сосуде набухали от Крови Солнца браслеты-медиаторы.
Резвушка между тем заелозила по кровати и застонала — глухо, сквозь зубы. Ларций отвернулся от Квинтуса и впился в нее взглядом. Зрачки его расширились во всю радужку, ноздри дрожали.
— Сколько она продержится? — спросил Флавий у доктора, который по-прежнему сидел за шторой с таким видом, как будто всё происходящее его не касается.
— Точно не скажу, — ответил доктор. — У каждого свой болевой порог.
Флавий посмотрел в чашу — Крови Солнца в ней не было, и медиаторы лежали раздувшиеся, влажные. Что ж, пора начинать.
Флавий вынул браслет — серебро было теплым и отвратительно мягким. Он наденет нексумящимся медиаторы, выполнит долг жреца, а дальше пусть хоть санитары Ларция силой сводят их друг с другом. Так, кто сначала? Пусть будет Резвушка.
Флавий сделал шаг и застыл с браслетом в руках, потому что услышал голос Уирки — пьяный, как будто смазанный, и сумасбродно-веселый:
— Что ж ты трусишь, несостоявшийся вояка? Ты ведь за этим лез в нобили? Кем ты был раньше? Кто твой отец — брадобрей или содержатель трактира?
Квинтус стряхнул с себя слуг, как лось стряхивает висящих на нем собак, и пошел на Уирку, сжимая кулаки.
— Будьте вы прокляты, паршивцы! — рычал он. — Зачем быть одним из вас, конченые вы твари?
Слуги хватали его за одежду, за руки, повисали на нем, но он ломился вперед, красный, растрепанный, и круглое красивое лицо его пылало гневом.
— Жрец Маркус обещал тебе другое? — издевалась Уирка. Она не пыталась вырваться из рук своих санитаров. Наоборот, расслабилась, откинулась на крепкое плечо и, глядя на Квинтуса, спрашивала: — Маркус не казался конченой тварью? Когда предлагал тебе преступление? Когда предлагал посвящение? Ты ведь даже не нобиль, Квинтус.
— Маркус врал! — закричал Квинтус, сражая заступившего ему путь слугу ударом под дых. — Он бросил меня здесь, с вами!
Он добрался до Уирки и замахнулся для удара. Уирка поморщилась, и вместе с ним невольно поморщился Флавий. Но Квинтус вдруг остановился:
— Толку-то? Разобьешь тебе морду — а она через день-два восстановится.
— Ты теперь такой же, — сказала ему Уирка.
Тогда Квинтус бросился на нее по-бычьи, вперед головой, с таким напором, что выдавил из комнаты и Уирку, и ее санитаров. За ними выбежали слуги. В комнате сразу стало тихо, а коридор наполнился шумом: оттуда слышались вопли, кряхтение, хриплое дыхание. Кого-то впечатали в стену, кто-то свалился на пол.
— Доктор, что вы смотрите? Зовите людей. Обоих устранить — быстро! — распорядившись так, Ларций встретился взглядом с Флавием и изменил тон: — Уирку заприте. Квинтусу — снотворное. Я потом решу, что с ним делать.
Маленький доктор выбрался из своего угла, подошел к двери, выглянул и тут же захлопнул ее.