Растус обратился к Флавию:
— Ты бывал в доме лагмана. Как думаешь, стоит к нему идти?
Флавий рассказал про то, что видел и слышал в усадьбе, про Кьяртана, которого там звали на службу.
— Могло быть так, что лагман на стороне Ансельма и играл с тобой, чтобы добраться до меня? — спросил Растус.
Флавий покачал головой:
— Если лагман на стороне Ансельма, зачем рисковать Уиркой? Здесь еще вчера были бы все его люди.
— Хм… может, ты и прав.
Флавий набрался мужества и спросил:
— Может, всё же получится вернуть Магду? Ансельм вчера соглашался на это.
Растус зыркнул на него сердито:
— Соглашался, говоришь?
С сидения рядом с собой он поднял око, уперся в его стеклянную поверхность злым взглядом и позвал Ансельма. Ничего не произошло. Растус раздул ноздри и снова позвал. Око лежало в его руке тусклое, бесполезное, как обычная стекляшка.
Растус обратил побледневшее лицо к Флавию, и тот заметил, как блестит пот на висках патрона.
— За ночь я звал его трижды. Ничего.
Флавий промолчал. Что тут скажешь?
Патрон пристроил око на подлокотнике и посмотрел на Артуса:
— Скажи своим, что надо наказать ноблессу. Только не переусердствуйте. Ясно? Отодрать, но не калечить.
Артус кивнул. Рожа его стала глумливой. Нет, он не позволил себе усмешки, только уголки губ чуть разошлись да веки приопустились с многозначительной медлительностью.
Растус повернулся к Флавию:
— Мне нужен совет. Магда рассказывала, как впервые стала мужчиной?
Не рассказывала, не пришлось. Нексумы узнают друг о друге всё, прошлое открывается при обряде единения. Но как она решилась посвятить Растуса в беды своей юности?
Около полувека назад небогатый гражданин города Плусии потерял влиятельного покровителя, надеясь на которого, жил не по средствам. Влез в огромные долги, чтобы держать дом на широкую ногу и дать детям посвящение в храме Солнца. Покровитель его бросил, и клиенту (6) грозила продажа в долговое рабство. Тогда он нашел другого патрона, а тот затребовал к себе на шелковые простыни Магду, старшую из дочерей. Долги были выплачены, Магда же три месяца ублажала благодетеля, а потом ее отдали слугам и отослали домой.
Для лечения пришлось вызывать медиков со стороны. Но главное — Магда возненавидела свое оскверненное тело. Она больше не хотела быть собой. У обычных людей для решения этого вопроса только один способ, у посвященных Солнцу — по меньшей мере два. Магда позвала жреца, легла в кровать и не вставала несколько недель, пока тело ее полностью не преобразилось. Легла в постель тоненькая девушка с гиацинтовыми локонами, а встал юноша и телом атлета. Такой… таким Магда могла себя принять. Воспоминание о давнем позоре всплыло во Флавии сразу, толчком, словно со дна болота пробился родник и выпихнул на поверхность мертвое тело. С ним пришла память об отвратительно белой комнате, лишенной запахов, о безвкусной каше во рту, лихорадке, ломоте во всем теле. Память Магды, переживавшей первый в своей жизни метаморфоз.
— Она рассказывала, что насильник предлагал родителям перевести ее в столицу? Обещал хорошо устроить? — спросил Растус. — Родители Магды примирились с ним, а Магда нет. Она говорила, почему?
Флавий молчал. Патрон тяжело двинулся в своем кресле, подхватил с подлокотника качнувшийся шар и устроил рядом с собой на сиденье.
— Магда говорила тебе, что, женись на ней патрон, она жила бы только для него? Говорила, как до последнего надеялась вернуться к покровителю? Даже уже в метаморфозе ждала, что он приедет за ней?
Флавий покачал головой:
— Магда давно уже не плачет о… о том мерзавце.
«Но выбрала себе другого, — подумал он. — Интересно, насколько Растус похож на того, первого?»
— Так вот, об Уирке, — сказал Растус.
У Флавия голова пошла кругом. При чем здесь Уирка? При чем здесь вообще сегодняшний день? Боги, больно-то как!
— Уирка, — повторил патрон, и во взгляде его метнулось нетерпение. — Ты две недели наблюдал за ней. Вывел на чистую воду. Что можешь о ней сказать?
Флавий потер переносицу, пытаясь сосредоточиться. Что можно сказать о Уирке? Не вообще, а именно патрону сказать, и именно сейчас? Сейчас хотелось сказать много такого, за что Флавия просто вздернули бы, и Уирка здесь была ни при чем.
— Ну… — начал он. — При дяде, возможно, будет полезна. Но сама многого не достигнет: ее обойдут те, кто поумнее и погибче.
— В чем-то ты прав, — сказал Растус. — Уирка из тех, кто сразу получает всё, что пожелает. Таким никогда не приходилось пробивать себе дорогу. Подлаживаться, приспосабливаться. Позора они не знают, к унижениям не привыкли. То, что другого согнет, их сломает. Почему бы ей не пойти по пути Магды?
Флавий не верил ушам. Он-то надеялся, что патрон пришел в себя, а патрон, похоже, совсем сходит с ума!
Растус продолжал:
— У меня не выйдет получить Уирку, не сломав. А сломанное годится лишь на выброс. Конечно, Ансельм расстроится, но этого мало… Мало!
Флавий вздрогнул: очень уж неприкрытой была похоть патрона. Насколько же ему плевать на всех: и на Магду, и на Уирку, и на Флавия. И это тот самый Растус, за которым шли тысячи!
— Люди Артуса вправят Уирке мозги, а дальше твое дело, Флавий. Ее следует направить в нужную сторону.
Флавий слушал. Для нобиля нет хуже позора, чем попасть в руки отребья, быть использованным слугами. После такого Уирка и человеком-то не будет себя считать.
— Что нужно в итоге? — спросил он, сглотнув накопившуюся во рту горькую слюну. Ну вот, желчь не в порядке, надо будет последить за собой…
Он надеялся, что патрон очнется, взглянет на себя со стороны. Но патрон продолжал без тени смущения:
— Ей останется только наложить на себя руки. И здесь уже не помогут ни дядя, ни врачи. Только я. Если я ее после этого возьму… хм… подниму до себя… Она может в это вцепиться?
— План в теории может быть неплох, — сказал Флавий осторожно. — Но живые люди… — он замолк, и Растус нетерпеливо переспросил:
— Что живые люди?
— Друг на друга не похожи. Вы уверены, патрон?
— Не вполне… Но Уирку я знаю. Унизить, а потом поднять до себя. И вернее человека у меня не будет.
Флавий снова кивнул. Вполне может быть. И жить будет только вами, патрон, и дышать только для вас. Если не рехнется. Да, с такими как… Магда… с такими это верная тактика: макнуть в грязь, а потом приблизить и приласкать. Прежний мир обрушится целиком, и останетесь только вы — единственная опора.
Растус взял око и заговорил, вглядываясь в его мутные глубины и ни к кому конкретно не обращаясь:
— Чудесно. Я, значит, больше не опасен. И свободен. Но летом мы с Ансельмом встретимся. И я ему кое-что покажу. Кое-кого.
«Летом Магды уже не будет», — подумал Флавий и вздрогнул. На немой вопрос Растуса сказал:
— Ансельм может изувечить или убить Магду в отместку за племянницу.
— Ха! Ансельм чистюля, он до такого не опустится. Мне надоели твои возражения. Считаешь, с Уиркой можно обойтись без ломки? Скажи, как.
Флавий лихорадочно думал. Что-то готово было оформиться в голове, какой-то план, но мешали страх и спешка. Худо, что ему не оставили времени. Когда все вокруг сходят с ума, единственное спасение — держать голову холодной. Но как же это трудно!
— Вы принимали мои советы врача, — сказал он. — Осмелюсь и в этот раз посоветовать. Люди разные. То, что заставило Магду искать опору в издевавшемся над ней человеке, Уирку может просто похоронить. Или хуже: она затаит злобу, дождется нужного момента и…
— Нет, — перебил Растус. — Это — нет.
Флавий заставил себя посмотреть патрону в глаза и выдавил прямой вопрос:
— Вы будете удовлетворены, если растопчете достоинство очень юного и глупого существа? Это самоцель? Потому что, если вы хотите уесть Ансельма, его племянницу достаточно убить или изувечить. А если хотите увести у Ансельма любовь, — он заставил себя не отводить глаз от заметавшегося взгляда патрона, — не лучше ли взять лаской? Почему вы считаете, что вас нельзя полюбить?