Глава 17
Слева от Сегестуса разместился на лавке моток бинтов. Справа в неудобной позе, опираясь руками на сиденье, скрючился Кьяртан. Сегестус смазывал целебной мазью шов на Кьяртановом боку. У мази был сильный холодный запах — словно ранней весной в миртовой роще. Кьяртан попытался представить свежую листву в садах империи. Он помнил, как это бывает: светлые молодые листья выделяются на фоне темной прошлогодней зелени, всё это качается, трепещет под ветром, светится и благоухает. Помнил, но вызвать в воображении не мог. Тем, кто умеет проворачивать в голове такие штуки, легче живется. Раз — и ты дома, гуляешь на солнышке, а не извиваешься в темной трухлявой развалюхе, стиснув зубы от боли.
С Ансельмом в Скогар отправились пятеро нобилей и два десятка простых воинов. В здешних краях такой отряд считался достаточным, чтобы защитить вождя, и не привлекает излишнее внимание. Ансельм мог бы представиться путешественником с друзьями и слугами, но не желал вмешивать скогарцев в свое противостояние с Растусом. Поэтому они скитались по заброшенным деревенькам и хуторам. Этой ночью при нападении на убежище Растуса погибли пятеро воинов, а Кьяртана ранили.
Рана оказалась чистая, но болючая — страсть. Прежняя порция мази потеряла силу, и сейчас бок горел как в огне. А рядом, между прочим, Рената. Как тут покажешь слабость?
Кьяртан попробовал отвлечься, разглядывая Ренату. В землянке она ходила от столба к столбу — два шага туда, два обратно. Руки скрещены на груди, прекрасное лицо разгорелось, глаза сверкают.
— Играть в шершня с Растусом — несусветная глупость! Уирка считает себя бессмертной!
Ансельм стоял у стены, подпирая макушкой крышу землянки. Когда Кьяртан видел знаменитого военачальника издали, перед строем легионеров, он казался божеством. При близком же общении впечатление оказалось иным. Такое выражение лица Кьяртан встречал в притонах у любителей гашиша. Ансельм чаще всего молчал, полностью уйдя в себя. На вопросы отвечал не сразу, но разумно и даже сердечно, и видно было, насколько трудно ему думать о чем-то внешнем. Вот и сейчас Ренате пришлось дважды повторить вопрос:
— Что такого опасного в черном кинжале? Почему бы не вернуть его Растусу?
Ансельм ответил:
— В империи черный кинжал позволит высосать силу из одного-двух нобилей, прежде чем преступника разоблачат и схватят. А здесь сила разлита прямо в воздухе, и ее можно тянуть с помощью кинжала. Можно самому стать богом. Маленьким зловредным божком. Поэтому нам всем придется молчать до конца дней о том, что узнали. Чтобы никто в империи даже не помышлял добраться до Скогара.
Кьяртан подумал, что он прав. У скогарцев порождающую силу используют только изгои. А если сюда придут искатели приключений из империи? Невозможно представить, как изменится мир. Но одно дело искатели приключений, и совсем другое…
— Почему бы не сказать императору? — спросил он. — Почему не отправить сюда людей запасать силу на благо империи?
От кроткого взгляда Ансельма Кьяртану стало не по себе.
— Мы переправим всё, найденное у Растуса, императору, и решать будет он, — сказал Ансельм и снова обернулся к Ренате: — Для прямого столкновения с Растусом у нас недостаточно сил. Вернуть ему изъятое мы тоже не можем.
— У меня одна кузина, — буркнула Рената.
Ансельм наклонился к ней, чтобы ответить, но вдруг схватился рукой за ухо.
— Уирка? — позвал он. И тут же добавил другим голосом, сухим и скрипучим: — Верни сережку Уирке. Я буду говорить с ней.
Затем он слушал, меняясь в лице, словно старея. Уголки глаз опустились, у губ обозначались складки. Рената наблюдала за ним, подняв руки к горлу.
Сегестус закончил с мазью и накладывал бинты, и Кьятран радовался, что можно кривиться от боли, пока Рената сосредоточилась на другом. На мгновение лицо Ансельма стало совсем беспомощным, и у Кьяртана сжалось сердце.
— Где? — спросил Ансельм и чуть погодя добавил: — Хорошо, до встречи.
Он снова коснулся уха, судорожно вздохнул — так, словно вынырнул из-под воды, обвел всех хмурым взглядом и сказал:
— Растус предлагает забрать пленную.
— Это может быть засада, — сказал Кьяртан.
— Разумеется, это засада. Поэтому собирайтесь и уходите. Прямо сейчас. Идите на восток, до Озера Ста Рукавов. Оттуда к морю. Чем быстрее найдете корабль, тем лучше. Со мной останутся Секстус и Като. Не ждите нас, мы вас догоним. Сегестус, ты за старшего. Что бы ни случилось со мной, ты обязан донести Убийцу богов и камень императору. Скажешь ему, что это чужая враждебная сила, использовать ее опасно. И следует присматривать за храмами, где водятся такие амулеты, как Убийца богов.
— И колдуна тоже передать императору? — спросил Сегестус, закрепляя концы на повязке.
— Колдуна оставьте лагману.
— Что сказал Растус? — вмешалась Рената. — Что с Уиркой?
Ансельм смотрел на нее и молчал. Она не выдержала:
— Я должна знать. Пожалуйста, скажи.
— Она жива. Оставь это мне, не беспокойся раньше времени и помогай Сегестусу.
Ансельм отделился от стены. Все наблюдали, как он вытаскивает из кладовки части пластинчатого доспеха и раскладывает на лавке, как влезает в рукава стеганки и возится с завязками. К нему вернулось его обычное мертвое спокойствие. Он говорил:
— Следите за пленными. Кьяртан, переговоры с лагманом насчет колдуна придется вести тебе. Предупреди, что с колдуном следует держать ухо востро. Уходите так, чтобы за вами не могли проследить. Отдал колдуна — и исчез, ясно?
— А почему бы нам не попросить у лагмана сани и проводников? — спросил Сегестус.
— Потому что лагман не сможет предоставить столько людей, чтобы отбиться от Растуса, зато все узнают, где мы и куда направляемся.
— Разве мы не казним колдуна? — спросил Кьяртан.
— Казнить? За что? За то, что вы с Уиркой явились к нему непрошеными? За то, что Флавий убил его брата, а его самого потащил к Растусу? Лагман — хозяин на этих землях. Ему и разбираться со своими изгоями.
— Хорошо, понял.
Кьяртан натянул поверх повязки рубаху и куртку, опоясался мечом и отправился проведать пленных.
***
Правый склон Липовой лощины сиял в свете луны призрачной белизной, левый лежал в тени. На границе света и тени воины Артуса поставили носилки с телом. Пленная очнулась, но ей еще на выходе из дома затолкали в рот тряпки, так что шума от нее было немного.
Артус собрал людей вокруг себя и сказал:
— Это последний приказ Растуса, который мы выполнили. Мы не станем ждать Ансельма на свою голову. Пусть разбираются сами. Наш вождь лишился рассудка, и наше дело теперь — выжить.
Его слушали молча, не двигаясь. А он говорил:
— Мы были верны Растусу, пока он был верен либертинам. Теперь же Растус утонул в больных фантазиях. Мы не можем повиноваться такому человеку.
— И что нам делать? — спросил один из воинов.
— Мы возвращаемся в империю. Проверим, все ли покровители от меня отвернулись. Если да — пойдем к Ларцию. И пусть только попробует меня не принять. Тогда все узнают, сколько средств он потратил на либертинов.
Никто не возразил. Люди оглядывались на черно-белый лес, на сияющие лунные поляны и темные провалы между ними.
— Мы прошли всю империю, пройдем и этот лес, — сказав так, Артус повернулся и направился по своим следам назад. Остальные потянулись за ним.
У входа в лощину всё стихло, только раненая иногда принималась мычать и ерзать на носилках. Смерть никак не могла взять ноблессу. Борьба шла в крови, в костях, в каждой напряженной жиле. Сознание давно сдалось под натиском боли, но не так просто победить тело, укрепленное силой самого Солнца. Те, в чьей крови живет Солнце, неохотно сдаются земле.
Луна зашла за облако, и в темноте из лощины вышел огромный человек в ромейском доспехе. На ногах у него были скогарские снегоступы — короткие широкие лыжи. Человек осмотрелся и направился к носилкам. Склонился — и раненая простонала ему в лицо, полускрытое шлемом. Не тратя время даже на то, чтобы вынуть изо рта тряпье, великан поднял на руки носилки с телом и пошел прочь, ступая тяжело и уверенно, не оглядываясь по сторонам, словно точно знал, что никто не осмелится на него напасть.