— Господин Флавий, вставайте. Вас зовет Туррис.
Над ним стоял Крючок. Такой, как раньше, разве что чуть более осунувшийся и оборванный. У стола ходили люди Артуса, мрачные, похожие на тени, но вполне видимые.
Они не посчитали нужным приготовить постель нобилю, уснувшему за столом. Такое неуважение яснее ясного показывало, что Флавий здесь скорее пленник, чем гость.
— Скорее, — торопил Крючок, пока Флавий разминал затекшие руки и плечи. — Дело плохо.
Занавесь у ложа колыхалась — за ней, похоже, нетерпеливо расхаживали. Флавий заглянул за занавеску.
От небольшой переносной жаровни, пристроенной на скамье, шли свет и жар. Туррис остановился в ногах ложа с озабоченным видом. Артус лежал на постели без покрывала, голый, и сверлил Флавия злым беспокойным взглядом.
Флавий внимательно осмотрел раненого — и у него опустились руки. Ощущение, что его дурачат, было очень сильным. Не мог он так ошибиться, определяя состояние больного, пусть даже определял наощупь. Рана на боку воспалилась, жар вернулся.
— Объясните мне, Туррис, что здесь происходит, — прошипел Флавий.
— Да не знаю я, — огрызнулся Туррис. — Это же ваше дело — все эти манипуляции с Кровью Солнца. Почему не подействовало как нужно?
— Я отмерил достаточную дозу. Значит, божество не желает помогать Артусу.
— Божество не желает! Как, однако, удобно!
— Тихо, Туррис. Я не виноват, что рана не была должным образом вычищена.
— Заткнитесь! — крикнул Артус.
Оба повернулись к нему.
Артус дышал сдавленно, трудно. Голос его был глухим и брюзгливым, но в нем не чувствовалось вчерашнего надрыва.
— Колдунья дала мне силу пятерых человек. Этой ночью колдовство… иссякло. Конечно, всё врачевание — псу под хвост. Я впятеро слабее. Не упустили ли вы время? И не теряете ли его сейчас, собачась?
Флавий переглянулся с Туррисом. Ну конечно! Как это им обоим не пришла в голову такая простая догадка?
— Растус говорил: Арзран когда-то накормил силой девочку, чтобы воссоздать богиню для Старого народа, — объяснял Артус. — Эта старуха так сильна… И она ненавидит Арзрана. Я все думаю — уж не она ли та девочка. Богиня… Вот только она старуха. Но меня она исцелит.
Он затих, переводя дыхание. Потом распорядился:
— Туррис, Флавий! Возьмите в моей сумке карту. И если дело мое плохо, несите меня к ней. Она и мертвого поднимет.
— Сколько до нее идти? — спросил Флавий.
— Около двух дней, — вмешался Туррис. — Но можно добыть лошадей. Повозку…
— Вели сейчас. Пусть раздобудут где хотят, — Флавий наклонился к Артусу и сказал, глядя в мутные воспаленные глаза: — Я сделаю что смогу. Но будет несладко. Рану необходимо вскрыть и вычистить. Сейчас я дам вам еще опия.
Туррис распорядился насчет повозки и вернулся. Флавий за это время приготовил опий.
— Я знаю, ты меня не бросишь, — сказал Артус, отпивая отмеренную дозу.
Флавий покачал головой:
— Сделаю что смогу.
Ему не хотелось огорчать умирающего. Он был уверен, что Артус обречен.
— Прощай на всякий случай, — сказал Артус и закрыл глаза.
На следующий день Артуса хоронили. Его оружие и амулеты закопали вместе с ним. Его воины насыпали над телом небольшой курган и, воздав погибшему последние почести, засобиралась в путь.
— Идем с нами к Озеру Ста Рукавов, — предложил Туррис Флавию. — Хватит с нас колдунов и колдуний.
— У меня здесь дело, — ответил Флавий.
— И у вас тоже? Наверное, с какими-нибудь колдунами?
— Ну, нет. Я сам себе голова.
После полудня они расстались. Флавий ушел, унося с собой клочок пергамента, на котором был обозначен путь от конкретного места на реке Каменке до дома колдуньи. Он думал, что этот клочок можно будет на что-нибудь выгодно обменять. Кому и на что — он еще не решил.
Глава 28
Лагман Аксель Приветливый отправлялся на битву с разбойником Сверри, а для охраны усадьбы оставлял сотню воинов. Ансельм шел с ним и брал всех своих людей, кроме раненой Уирки. Которую, кстати, вполне мог взять. Пусть у Уирки не получается поднять правую руку, согнуть в локте, сжать кулак — это же не значит, что она ни на что не годится!
Уирка тихо злилась в сторонке: надоедать дяде просьбами она считала недостойным. Однако дядя сам к ней подошел вечером накануне расставания. Взглянул — не ласково, не строго, вообще без выражения, как в последнее время смотрел на всех. Сказал скучным монотонным голосом:
— Ты растеряла все средства связи, какие я тебе давал. Но оставлять вас без связи нельзя. Като согласился отдать тебе на время свою сережку. Сохрани ее. Я предупредил Бьярни, что можно передавать сведения через тебя.
Уирка преданно смотрела дяде в рот и кивала. А потом робко попросила:
— Разрешите мне с вами. Я никому не буду в тягость.
Дядя нахмурился, и Уирка втянула голову в плечи. Тогда дядя сказал:
— Я откладывал этот разговор, пока мог, потому что говорить придется не столько о твоем своеволии, сколько о моих ошибках. Отправляясь в Скогар, я сложил с себя полномочия твоего командира и теперь не могу требовать безусловного подчинения. И отцовских прав не имею: ты мне не дочь.
Последние слова ударили больно. Был ли в них расчет? Если нет — так еще больнее. Значит, Уирку не воспитывают, ей не хотят дать этими словами по морде, а только сообщают факт. Дядя слишком силен, чтобы манипулировать воспитанницей. Был силен…
Слабость дяди была самым большим горем Уирки. Ее мир полностью держался на дяде. И если раньше этот мир казался горной тропой, трудным, но увлекательным восхождением, теперь он стал веревочной лестницей, протянутой в облака. Уирка болталась на этой лестнице, а под руками и ногами обрывались ступеньки из гнилых веревок. И главное — она не знала, к чему крепится лестница и что ждет наверху.
— Из меня вышел плохой учитель, — говорил дядя. — За десять лет я так и не сумел привить тебе понятие о дисциплине. А если ты хочешь быть воином империи, без дисциплины никак.
«Я никогда не буду воином империи», — подумала Уирка. Дядя еще в Чаре, собираясь за Растусом, сказал тем, кто шел с ним: «Мы скорее всего не вернемся. Моя задача — похоронить зло вместе с собой, подальше от нашего дома. Все, кто высадится со мной в Скогаре, могут считать себя мертвыми». Теперь, значит, он считает по-другому? Он отстраняет Уирку? Собирается выпихнуть назад, в империю? После всего, что случилось?
— Я постараюсь исправиться, — сказала Уирка. — Только помогите мне.
Она ненавидела себя за эти слова. За попытку показать ослабевшему, что целиком полагается на него. Совсем не это нужно сейчас Ансельму. Он хочет знать, что ни Рената, ни Уирка без него не пропадут. Уирка это понимала. Но… Но легче смотреть в глаза близкому концу, чем думать о том, что придется как-то жить дальше — без дяди, после всего, что случилось.
А дядя, похоже, и не заметил последних слов.
— Вы должны выбраться отсюда, — сказал он. — Старшим я назначу Секстуса. Он уладит все с местными властями так, чтобы к империи не осталось претензий. После вы отправитесь домой. И я требую, чтобы Секстуса ты слушала. Именно как боевого командира. Ясно?
— Да.
— Повтори как следует. Поклянись.
— Клянусь слушать Секстуса как командира и выполнять все его распоряжения.
— То-то. Держи, — и дядя протянул Уирке жемчужную сережку. — Постарайся выходить на связь только по важному делу.
Уирка сжала сережку в кулаке. Дядя ушел, и почти сразу же явился Сегестус.
— Ну что, дочка? — спросил он. — Постараешься быть умницей?
И от этого «дочка», сказанного так некстати чужим человеком, Уирка не выдержала. Слезы хлынули внезапно, непрошеные, горячие.
— Ну, не плачь, — сказал Сегестус, садясь на лавку и глядя на нее, стоящую, снизу вверх. — Сейчас всем тяжело. И Ансельму тоже. А ты утяжеляешь его ношу. Ты просто не умеешь думать головой. Давай-ка припомним твои эскапады с тех пор, как мы приехали в Скогар. Вот, скажем, что ты сделала, когда вам с Кьяртаном велели уходить из дома лагмана? Ты уже в лесу, зная, что за тобой следят, навязала Ансельму дичайший план. А что, если бы Растус, отправляясь за Ансельмом, взял кинжал и колдуна с собой?