— Ни один, наверное, поход не обходится без приключений. Вода с нефтью — это еще не все. Это было, можно сказать, начало. Главное событие — впереди. Из-за него всем здорово пришлось поволноваться.
— Костер пылал вовсю, в ведре аппетитно булькал суп, пахло свежезаваренным чаем и дымом, короче говоря, обед вот- вот будет готов. Ребята устали играть в лапту и присели недалеко от костра. Кто-то запел басом «Широка страна моя родная». Не вытянул до конца. Ребята засмеялись. Кто-то иронически заметил:
— Эх, спасибо скажи, Родд не слышит. А то заплакал бы.
— Недавно в гости к дубовским детдомовцам приезжал
— Родд, друг Поля Робсона. Конечно, он пел знаменитую песню Дунаевского о Родине. Что делалось в зале! В тот вечер ребята увидели постановку с участием Родда. В ней рассказывалось, как линчевали негра за то, что он полюбил белую девушку.
— Приезжала к детдомовцам и делегация французских женщин. Всю войну они томились в концлагерях. Француженки рассказывали ребятам о фашистских зверствах, показывали выколотые номера на своем теле. Эти рассказы очень потрясли ребят. Многие плакали. Тогда француженки взяли детей на руки и запели «Гимн демократической молодежи». Дети угощали их арбузами и фруктами из своего подсобного хозяйства.
— Так и сидели ребята в ожидании обеда и вспоминали последние события. Наконец, главный повар объявил, что кушать подано (это означало не больше, как суп готов). Быстро расстелили под тремя вербами плащ-палатки, нарезали хлеб, высыпали в общую кучу тетитонины сухари. Совсем было собрались суп хлебать, как Иван Дмитриевич объявил:
— Отставить. Почему за столом только двадцать девять? Где еще один человек?
— Да не может быть, Иван Дмитриевич. Вы ошиблись. Все тут.
— Стали еще раз считать — одного нет. Кого? Борьки Данилова. Покричали: «Борька! Борька!»
— Не отзывается.
— Может, человек до ветру пошел.
— Это предложение успокоило всех — и ложки застучали. Однако суп похлебали, а Данилов все не появился. Но ребята не теряли надежды.
— К каше наверняка придет.
— Съели кашу — Борьки все не было. Иван Дмитриевич всполошился не на шутку. И тут Ваня Арчаков вспомнил, что Борька отказался с ним идти за водой.
— И Борька сказал — один погуляет, — сообщил Ваня.
— С тех пор прошло добрых три часа. Решено было идти на розыски. В какую сторону он пошел. Ваня не помнил, вернее, не видел.
— Разделились на четыре группы. Пошли в разные стороны. Через полчаса — с докладом к Ивану Дмитриевичу. Нашел, не нашел — все равно.
— Ваня Арчаков со своей группой двинулся на север. Пока лазали по балкам, чего только не передумали: «Побежал в Камышин (глупо, почему не в Сталинград), заблудился (в трех соснах, что ли?), волки загрызли (днем не может быть). Может, уснул где?»
— Ребята шли и шли, вглядываясь в каждый кустик, в каждую ямку. Время от времени звали Борьку. Устали.
— Вот что, пацаны, айда назад!
— Если вон в той балке нет, то повернем.
— Но Борька оказался не в балке. Рядом, справа, ближе к грейдеру, было вспаханное поле. На самом дальнем краю увидели Борьку. Он сидел. Радостно закричали:
— Борька! Борька! Жми сюда! Мы тебя ищем!
— Но Борька почему-то не вскочил и не побежал. Как сидел, так и сидел. Явно он был чем-то занят. Когда подбежали поближе, увидели такую картину: Борька сидит верхом на авиационной бомбе, как на хорошо откормленной, свинье. Ребята прикинули — метра этак два, два с половиной будет. Так вот, сидит Борька на бомбе и постукивает по ней камушком. Стук- стук.
— Ребята подошли поближе. Ваня Арчаков невольно подумал: «Вот бомбы я ни разу не разряжал — пороху там видимо-невидимо». Борька, наверное, давно стукал, но у него ничего не выходило, и Ваня хотел ему совет дать. Или помочь. Но он представил, что будет, если бомба взорвется. Он вспомнил, как бомбили их в Сталинграде. И на него навалился страх, такой, как тогда. Арчаков крикнул изо всех сил:
— Борька! Слезай сейчас же!
— Другие тоже закричали:
— Иди сюда! Быстро!
— Ага, я не наигрался, — ответил Борька.
— И снова стук-стук. Что делать? Побежали за Иваном Дмитриевичем, доложили. Он побледнел.
— Скорее! Тащите сюда!
— Да он не идет. Сидит себе и стукает.
— Побежали все вместе. Борька шел им навстречу. Видимо, наигрался.
— Все были так рады, что Борька слез наконец с этой проклятой бомбы, что в первый момент и не ругали его. Через некоторое время Иван Дмитриевич сказал, взяв Борьку покрепче за плечо:
— Что же ты, паршивец, с нами делаешь, а? Ты представляешь, что будет, если взорвется эта чушка?
— Ничего она не взорвется, сколько стукал — никакого толку. Бракованная, должно быть, — ответил Борька как ни в чем не бывало.
— Нет, ты сейчас же дай мне слово, что больше никогда такого не сделаешь — побледнев, сказал Иван Дмитриевич.
— Борька было прикинулся дурачком, но поддержки у ребят не получил. Это его удивило, и он впервые внимательно посмотрел на всех.
— Ладно! Сказал, не буду, значит, не буду! Ну, чего к человеку пристали?
Папа нашелся!
«Мы жили в Бекетовке. Папа пошел воевать с немцами. Мама поехала в город. Когда немецкий самолет бросил бомбу, то попал прямо в вагон, где была мама, и ее убило. Была у меня сестренка Катя, но я не знаю, куда она делась». Январь 1944 г. Вася Васильев, 5 лет.
«Когда объявили: «Война окончилась», детдомовцы из подушек все перья выпусти ли. Ходили по Дубовке, сочиняли песни о победе. Охрипли. Не завтракали. Делали, что хотели. Никто никого не останавливал.
И тут пошли в детдом письма, телеграммы — отцы разыскивали своих детей. Дети же нам без конца задавали вопрос: «А мой папа найдется?» Как хотелось утешить, сказать «да», но боялись растравить душу ребенка. А вдруг все безнадежно?
Слух о том, что нашелся чей-то отец, моментально облетал детдом. И начиналось тревожное ожидание. Когда же приезжал папа — у нас всегда был праздник. Мы накрывали столы, проводили торжественную линейку, давали концерт.
Отец двух братьев (сейчас не помню фамилию) приехал за сыновьями прямо с фронта. В солдатской форме, нога прострелена. Так мальчишки, когда узнали отца, повисли на него и не отходили ни на шаг. Вот надо встать солдату, сказать речь, он снимает с себя мальчишек и ставит их на пол. Только отец сказал речь, они — прыг к нему на колени!
Помню, заиграла музыка. Солдат смахнул слезы, да и пустился в пляс прямо с ребятишками. Пляшет солдат, прихрамывает…»
Из разговора с бывшим воспитателем Дубовского детского дома Людмилой Васильевной Корнеевой.
«Меня вместе с другими воспитанниками послали на теплоходе «Борис Щукин» в Москву. Жила я в одной каюте с девочками из Серафимовичского детского дома. К нам в каюту часто заходила одна девочка, очень похожая на нашу воспитанницу Валю Гуряеву. Только Валя была старше ее. Ну буквально все: конопушки, голос, черты лица были как у Вали. Только фамилия с небольшим изменением — Гуреева. Когда девочки списались, они оказались родными сестрами. Как только мы вернулись из поездки, сестры стали жить в нашем детском доме.
В 1951 году был первый выпуск воспитанников нашего детского дома. Уходила старшая — Валя Гуряева, а ее сестренка Рая оставалась. Я тоже покидала детский дом.И вот однажды пригласили нас выступить с художественной самодеятельностью в Дубовский дом отдыха «Металлург». Среди выступающих была Рая Гуряева. Во время исполнения на сцене танца из зрительного зала раздался женский крик:
— Это моя дочка Раечка!
Мать нашла своих двух девочек в нашем детском доме, да дома у нее еще было трое детей. Вся семья оказалась в сборе.