— Кем принято, милый? — саркастически скривилась она и полезла в бардачок за патронами. — Вероятно, мы улучшались до некоторого предела, не замечая, как они опускаются. Ведь они же ничего не хотят, ты сам мне сколько раз жаловался. Помнишь, что кричал этот урод на крыше?
— Что-то вроде… Ржу-не-могу?
— Вот именно, милый. Это и есть порог начала мутаций.
— Послушай… А если мы найдём… — Гризли вспомнил о Нине Гарчава. — Я хочу сказать, если нам встретится ещё один чужой ребёнок, но нормальный?
— Какая теперь разница? — резонно возразила Рокси. — Теперь все дети общие. Они и раньше были общие, придётся об этом вспомнить…
25
КОНЕЦ ПРАВДЫ
— На счёт «три»! — прокричал Хорёк, упирая лезвие топора в щель на уровне замка. — Я отжимаю, ты бьёшь прикладом, вот сюда!
Изнутри ревела музыка. Нет, «ревела» — это чрезвычайно мягко сказано. При таком уровне шума казалось странным, что внутри вообще могут добровольно находиться люди. Скорее, поток «металла» сгодился бы для утончённых пыток в политической тюрьме.
— А может, позвоним, а потом нападём? — знаками показала Рокси.
— Будем ломать, всё равно не услышат! — прямо в ухо ей ответил Леонид.
От первого же толчка дверь распахнулась. Не ожидавшая такой лёгкой победы, Рокси буквально провалилась внутрь. Как выяснилось, изнутри замок вообще не закрывали, дверь держалась потому, что её припёрла упавшая полка с обувью.
В нос Рокси ударила невыносимая вонь. Здесь несколько дней непрерывно курили, не проветривая. Кроме того, совершенно очевидно, что засорилась канализация и протухли какие-то продукты. Дверь в ванную комнату висела на одной петле, а в самой ванне, укрывшись газетой и вытянув вверх ноги в перемазанных дерьмом ботинках, храпел волосатый субъект неопределённого возраста. В раковине гнездились пустые бутылки. Из туалета на палас прихожей сочилась вонючая жижа. Вешалки обрушились, одежда свалялась в ком. На стене выгорело пятно обоев, потолок прихожей тоже почернел. В ноги к Рокси бросился обезумевший от голода тощий кот. Он тёрся о её сапоги и беззвучно, жалобно разевал пасть.
Мяуканья Рокси не услышала. По закону подлости, в её тихом, вполне благополучном доме отключили подачу тока, а в этом гнусном притоне с электричеством был полный порядок. Два огромных двухсотваттных динамика располагались прямо в коридоре, их просто не дотащили до комнаты. Скорее всего, аппаратуру любители музыки спёрли в ближайшем магазине, с колонок даже не потрудились снять защитную плёнку и рекламные стикеры. Ещё один динамик Рокси обнаружила в кухне, но из него уже успели сделать мишень для ножей. Собственно в кухню войти не представлялось возможным. Полки с продуктами кто-то сорвал и безжалостно растоптал, мягкий уголок изрубили в щепки, из холодильника вывернули внутренности. По сырому мясу и рыбе ползали черви. Вода из сломанного крана тугой струёй била в потолок и возвращалась тёплым ливнем.
— Если что, ты сможешь выстрелить? — спросил её Леонид.
Рокси уверенно кивнула. Она готовила себя к этому всю дорогу. А если быть более точной — все две недели нарастающей вакханалии. Она слышала по ночам эти шепоты, и теперь твёрдо знала, что они означают. Безумие охватило и её, и всех прочих, включая Хорька. Но им повезло, или везение тут ни при чём; по крайней мере, её родители прожили большую часть жизни в деревне, без всякой химии, на своей зелени, сметане и мёде. Это обнадёживало, хоть как-то. Но волна, накрывшая миллионы доверчивых граждан, самым краешком зацепила и её. Поэтому она и задавала себе этот вопрос ежедневно, задолго до того, как в её руках появилось ружьё.
Выстрелить в человека. Убить подростка, ребёнка или старика. Убить того, кто посягнёт на твою жизнь, и при этом — не промедлить, не дать себя запутать вживлённым под кожу идеям добра и милосердия.
Либо они, либо мы.
Больше всего она боялась, что, спустив курок, почувствует страсть к убийству и перестанет себя контролировать. Некоторые предпосылки к этому имелись; Рокси под пыткой не призналась бы об этом маме, или, боже упаси, Хорьку. Уж он-то, мягкотелый и нерешительный, боялся бы даже находиться с ней рядом.
Она убеждала себя, что хочет помочь всем этим детям, но ни один из сложных экспериментов, проведённых лихорадочными темпами, не дал результата. Медики опустили руки, микробиологи и химики опустили руки ещё раньше. Тогда доктор Малкович переломила себя и пришла к новому, поворотному выводу. Спасать следовало только тех детей, кто не превращался.
Остальных следовало убивать.
Рокси неоднократно ловила себя на том, что зрелище драки, насилия привлекает её всё сильнее. Полковник Малой доставлял её до квартиры, настрого запретив выходить вечером. Она обнимала миску с салатом, усаживалась перед телевизором, пока он ещё работал, и впитывала кровавые репортажи журналистов. Последние дни их никто не сдерживал, испарилась даже видимость цензуры. Рокси подозревала, что хозяева телеканала так же покинули страну, как и руководство её института, поэтому парни с камерами творят, что им вздумается. Вместе с тем она всё чаще ловила на их взмокших лицах радостный азарт, когда они демонстрировали последствия очередного побоища или успевали отснять коллективную драку.
Рокси им сочувствовала, и от этого ей делалось ещё страшнее. Ей начинало нравиться. Нет, не сам хаос, похожий на безразмерную чёрную воронку, засасывающую мир. Оказывается, ей всегда подспудно нравилось, что за свою правоту и честь можно постоять с оружием в руках, только в «мирное» время её влечение не находило выхода. Пока телестанции ещё вещали, Рокси упоённо пережёвывала те новости, где беззащитные обыватели оказывали вооружённый отпор грабителям…
Её саму спасла горящая церковь. Рокси дисциплинированно сидела взаперти, когда по батарее забарабанила соседка. Они встретились на балконе, и Рокси узнала, что во время вечерней службы какие-то мерзавцы заперли выходы в стареньком парковом храме, облили его бензином и подожгли. Пожилые соседи, обычно такие тихие, ринулись на помощь солдатам, тушившим пламя. Штатных пожарников уже в городе было не сыскать, но остатки армии ещё держались. А может быть, погибавшим в церкви людям просто повезло, что мимо проезжал грузовик с военными.
Неожиданно для себя Рокси ринулась в самое пекло и выволокла оттуда двух задыхавшихся детей. Вероятно, нашлись другие спасатели и спасённые, но ей хватило возни с Жоржем и Эммой. Младший находился в глубоком ступоре, а его старшая сестра получила серьёзные ожоги, и сложно было сказать, отчего она сильнее плачет — от боли или от потери родителей, которые остались под рухнувшими балками.
Только к четырём утра Рокси закончила хлопоты с детьми, перевязала их, почти насильно накормила, напичкала таблетками. Затем дотащилась до дивана и позволила себе заплакать. Это были восхитительные слёзы, чистые и прозрачные. Впервые за несколько месяцев, а может и лет, она поймала, почувствовала рядом тот стержень, который постоянно ускользал от неё.
Всего лишь чужие дети. А с другой стороны — почему чужие? Для кого чужие?
И кто мог с уверенностью сказать, что насилие не породит жажду ещё большего насилия? По всей видимости, так и происходило с теми, кто соскочил с катушек. Ещё немного, и ей осталось бы самой застрелиться. Поэтому, когда сосед приволок охапку ружей, она, не колеблясь, вооружилась, но совсем не с тем настроением, которое у неё было вчера. Накануне она мечтала о том, как было бы славненько загнать пулю в живот всем этим подонкам у власти, продажным толстопузым пустобрёхам, закормившим страну отравой, и как было бы здорово войти в банк в чёрной маске Зорро и раздать деньги тем, кто действительно недоедает. А потом дождаться слезливого выступления жирного председателя правления этого самого несчастненького ограбленного банка, послушать, как он будет умолять своих зажиточных клиентов потерпеть, и прийти к нему ночью, разбудив ударом ствола в зубы. Чтобы он трясся на коленях, голый, привязанный к забору, на главной улице города, и всенародно признался бы, сколько вилл построил на Лазурном берегу и сколько тонн квадратных помидоров скормил миллионам своих нищих сограждан…