«Всего-то капелька чистой воды на солнце, а как сверкает! – удивился он. – Нет, право же, чистота и свет – это чудесное сочетание. Кажется, мне открылось что-то потрясающее, – вздохнул он про себя. – Хоть и в малой степени, «как сквозь тусклое стекло, гадательно», но мне удалось пережить отсвет той любви, которая пребывает в жителях Царства Небесного. Теперь мне отчасти ясно, как может изменить, освятить душу человека в один миг только одно Иисусово «хочу, очистись!» Где? Когда? В точке встречи нашей мольбы с волей Спасителя. В таинственной точке, откуда возьмет начало вечность».
Он оглянулся на Марину. Девушка сидела в пол-оборота к нему, закрыв глаза и подставив лицо солнцу. Она не видела странноватых перемещений соседа, не слышала его мыслей. Она что-то рассказывала.
– Я объездила почти весь мир и всюду как-то не так.
– Почему?
– Меня знакомили с богатыми и знаменитыми людьми. Внешне они очень респектабельны, но мне казалась, что они постоянно лгут. Понимаешь, от них веет холодом. И самое страшное, что они этого не замечают.
– Ах, милая девочка, и ты тоже… – вздохнул он.
– Что?
– Ты тоже несешь этот крест. Только в отличие от нас, ты одна и без помощников.
– В отличие от кого – от нас? Почему одна? Какие помощники?
И он понял, что теперь можно, и открылся ей. И рассказал все…
…– Теперь ты поняла, откуда у тебя эта смертельная усталость? – спросил он напоследок. – Поняла, что без церковных таинств тебе не выстоять?
– Поняла. Ты мне поможешь?
– Конечно.
– С тобой я пойду.
– Вот и умница.Остановка
На шестичасовой автобус Иннокентий опоздал.
Спешил, как мог, собирая вещи, запихивая их в сумку. Они не слушались хозяйской руки, комкались, вываливались наружу, словно издеваясь над ним. Несколько раз усталость и раздражение выталкивали его из номера на балкон, в глубокое кресло, которое успело стать любимым. Сидел, смотрел на покойное синее небо в пухе облаков, текучую воду узкой реки, слушал птичью трескотню, успокаивался…
Наконец, ему удалось освободиться от цепкого захвата тишины. Оборвал цепи, приковавшие к этому месту краткого отдыха. И выскочил из корпуса. Бросил прощальный взор на колонны, башенки и стеклянные стены зимнего сада. Проходя березовую аллею, последний раз вдохнул душистые пары, висящие влажными клубами. Помахал рукой сонным охранникам на проходной. Осталось преодолеть пригорок с редким сосняком и полоску клеверного поля. Взобравшись на вершину холма, он увидел то, от чего сердце сжалось и заныло: желтый угловатый автобус отъехал от остановки и сворачивал на шоссе. Опоздал.
Ну что ж, торопиться теперь не стоит. Он перевел дух и по узенькой тропинке, по мягкому клеверному ковру добрел до остановки. Оказывается, не он один опоздал. Здесь под бетонным козырьком на скамейке сидел коренастый мужчина с сумками. На его вспотевшем загорелом лице таяла досада.
– Когда следующий? – спросил Иннокентий.
– Теперь через час, – со вздохом ответил тот.
Вернуться в дом отдыха нельзя. Горничная, принявшая номер, сразу приступила к уборке. Придется ждать здесь. Иннокентий снял очки и тщательно протер платком. С холма шариком скатилась полная женщина и тоже присоединилась к опоздавшим. Затем трусцой прибежали мама с девушкой. Энергично подошел веселый мужчина в мятом летнем костюме, лихо размахивая хрустящим полупустым пакетом.
Они смотрели на часы, вздыхали, ерзали на жестких брусьях скамейки, ворчали и скребли затылки. Наконец веселый подытожил:
– Итак, братья славяне, имеем вынужденный простой. Тогда, может, скинемся? Я сбегаю. Здесь рядом.
– Кто про что, а вшивый про баню, – отозвалась женщина-шарик.
– Время отдыха нужно проводить с максимальной пользой, – поднял палец веселый. Потом повернулся к Иннокентию и выпалил:
– Мужчина, на троих будешь?
– О чем вы, собственно?
– По стаканчику винца, чтоб напряжение снять. По-вашему, релаксация.
– В принципе, я не против, если кто третьим, конечно, согласится.
– Я по воскресеньям не пью, – отозвался загорелый, – завтра на работу.
– Всем на работу. Как сказано, не думай о завтрашнем дне, он сам себя кормит. Сегодня нужно жить полной грудью.
– И это, по-вашему, называется жить? – встрепенулся загорелый. – Вы такой житухой всю Россию пропили. А что не пропили, то продали.
– Не надо нам инкриминировать инсинуации, мужчина! – неожиданно мягко ответил веселый философ. – Вас послушать, так только трезвенники и работают. А у нас, может, душа тонкая – она, может, родимая, от скорби горит и жидкого хочет. – Он оглядел коллектив опоздавших. – Вот, скажем, вы, мама девушки, и вы, дочка мамина, скажите своему народу, что еще делать, если глаз видит царящее в мире зло, а душа от этого страждет?