Кто были «мы», кто должен был разобраться, Егор пока не знал. Но ему казалось, что сейчас «мы» – это весь мир, который встанет плечом к плечу, чтобы защитить отца.
– За что задержаны, знаете? – спросила женщина.
Знаю, сказал папа и посмотрел на Егора. Не надо при всех.
В наше время, знал Егор, тебя могут повязать за что угодно: за белую ленточку или за требование честных выборов. Это как наводнение, как стихийное бедствие, не стоит даже пытаться угадать, что послужило причиной. Вот он стоит в своем собственном коридоре, смотрит на папу в наручниках и понимает, что ничего, совсем ничего не может сделать и даже сказать.
Полная и абсолютная беспомощность и страх уже были больше Егора, больше, чем вся эта комната, больше, чем их дом. Страх растворил Егора в себе, как будто внутри него сидела грибница. Им на биологии когда-то рассказывали, сами грибы со шляпками – это просто органы размножения, а настоящий гриб – это грибница, что под землей. Ее уничтожить почти невозможно, она может перестать расти, если условия неблагоприятны, но только на время. Быстрее всего растет гриб, похожий на член. Но это неправда: теперь Егор знал, что быстрее всего растет гриб, похожий на страх. Органы размножения страха с полицейскими нашивками перемещались по их квартире: из комнаты в кухню, потом в его, Егора, комнату. Он перестал дышать. А если они там что-то найдут? Или подбросят? Сейчас выйдут, а в руках – пакетик с кокаином, и привет.
Полицейский в перчатках попросил у Егора телефон. Егор начал диктовать номер, но его прервали. Нет, сказали, аппарат. Мы должны изъять технику. В каком смысле изъять? Надолго? Такие правила.
Папе велели обуваться, но наручники не сняли.
Егор достал из шкафчика папины кроссовки, но ему сказали, что надо без шнурков, и он нашел древние, на липучках. Папа их только на рыбалку надевал, когда еще ездил, – очень давно. Егор встал на колени, чтобы помочь ему обуться. После болезни папе наклоняться было тяжело, сразу голова кружилась. Как какая-нибудь древнерусская жена, которая снимала своему мужу сапоги. Снимать наверняка проще, чем надевать, потому что папа неуклюже совал ступню, но пятка застревала, и без носков натянуть ботинок оказалось сложно. Ногти у него на ногах были огромные и будто каменные, и в Егоре отвращение боролось с какой-то родительской жалостью. Он же не справится в СИЗО, на нем же там живого места не оставят…
Папу вывели из квартиры, и сразу стало как-то проще. Когда в комнате стоит человек в наручниках, тебе хочется, чтобы его не было, чтобы он куда-то исчез, а тебя освободили от этого зрелища.
В дверях комнаты Егора показался гриб, без пакета с кокаином, но с его, Егора, ноутом.
– А когда мне телефон вернут? – спросил он.
– Ты сейчас о телефоне думаешь?
Мама за все время не сдвинулась с места. Психологи приехали, сказал второй гриб, обращаясь к женщине. Она кивнула, сказала своим: работайте тут, потом посмотрела на Егора. Иди во двор. Далеко не уходи, мы тебя позовем.
А телефон с собой можно?
Нельзя телефон. Он может быть уликой.
Его позвали через полтора часа, но узнал он это только в квартире, потому что во дворе часов не было. Насколько же беззащитен человек без телефона! Сначала он ходил по двору, никак не мог успокоиться: бродил туда-сюда, но так, чтобы его всегда было видно из подъезда, чтобы никто не решил, что он сбежал, а то тогда и его мордой в пол или в капот.
Голова разрывалась. Что папа мог натворить? Наверняка что-то с бизнесом. Хотя ну какой там бизнес? Три копировальни: две в их городе и еще одна в соседнем, фото на документы, печать, картриджи там всякие и фоторамки. У них в коридоре стояло серебряное деревце (пластиковое на самом деле, конечно, просто типа серебряное) с маленькими овалами, где торчали их лица: внизу – его и Ленкино, потом папино и мамино, бабушки и дедушки с обеих сторон и один овал прадеда со стороны отца. Эти лица без тел и даже без шей смотрелись жутко, как будто какой-нибудь серийный убийца развесил на одном дереве головы, а на другом кишки.
Прадед служил в НКВД, и Егор не хотел, чтобы он висел на серебряном деревце, но его никто не спрашивал. Папа на Девятое мая приготовил его портрет с георгиевской ленточкой – сам напечатал и заламинировал – и ездил с ним в Томск на какой-то «Бессмертный полк».
Не забудь дописать, сколько человек он расстрелял, сказал Егор. Никого он не расстреливал, ответила мама, глупости говоришь. Предками надо гордиться.
Может, папа кому-то должен денег или там налоги не заплатил? Может, соседи настучали из-за того, что он позавчера по телефону орал на партнера? Решили, что избивает кого-то? Да ну, если убивать будут, не приедет никто, а тут сразу трое ментов. Может, партнер подставил? Егор крутил папу во все стороны, мысленно залезал в его планшет и писал там посты про продажную власть (и выкладывал – куда? в «Одноклассники»?), шагал с другими участниками митинга, требуя честных выборов, строчил письма политзаключенным. Нет, это совсем не похоже на папу, это все не он, это Егор в папиной шкуре. А что мог натворить настоящий папа? У Егора похолодели ладони. Вдруг сбил кого-то и скрылся с места аварии? Нет, никогда бы он так не поступил – водит он очень осторожно, прям до бесячего.