Диме принесли раф – белый, с пышной, как будто пивной, пеной, на которую кто-то насыпал сердечко из молотой корицы. Он без сожаления разломал его чайной ложкой, потом облизнул ложку и отложил на салфетку. Кофе Егора почти остыл, и горечи в нем оставалось больше, чем вкуса.
Ты видел, как его откапывали? Как тело доставали? Сколько тебе тогда было, двадцать?
Шестнадцать. Нет, не видел, только черный мешок.
Опознать, конечно, невозможно, только по клочкам одежды и кроссовкам. Мама до сих пор не верит, что это Андрей, ее ничего не убеждает, ни одежда, ни ДНК, ни очки. Одежда частично разложилась, а синтетика держалась. Очкам вообще хоть бы хны.
Дима говорил больше, чем ожидал Егор. Он-то рассчитывал, что мяч будет в основном на его стороне, заготовил речь – даже несколько, – но Дубовицкий болтал и болтал, как человек, которого волной отнесло от берега, и теперь он вынужден грести уже не для того, чтобы выйти на сушу, а чтобы просто не отнесло дальше в море, где надежды уже не останется.
– Почему ты ничего не делал? Вот что мне интересно.
– С чем?
– Со своим отцом. Как такая мразь, как он, женился, семью завел, и ведь мать твоя с ним не развелась… До сих пор, ведь так?
Егор следил за оставшимися, и ему не приходило в голову, что кто-то мог следить и за ним. Маму хотелось защитить и одновременно – как-то отделиться от нее, оправдаться за ее поведение, сказать, что он к этому не имеет никакого отношения.
Мама не верит, что он это сделал. Это ее защитный механизм. Мне кажется, если она признает, что Каргаев педофил и убийца, ей останется только в окно выйти.
Гомик еще, добавил Дима.
Что?
Еще гомик, он же только по мальчикам был. Кроме Тани, его жертвы были только мальчиками. К тебе он приставал?
Все хотят знать, сказал Егор и глотнул американо, нет, никогда ничего такого. Он вообще-то как отец был ничего. Я долго не верил, что он на такое способен, честно.
Во как, сказал Дима резко. Подозвал официантку и заказал медовик. Мне тоже, попросил Егор, совершенно растерянный из-за напора. Разговор съехал куда-то в кювет, перевернулся и лежал колесами кверху, беспомощный, но готовый вот-вот взорваться. Они замолчали, давая друг другу передышку.
То есть, ты считаешь, что твой папаша был отличным человеком?
Дима ел медовик не как обычные люди, сверху вниз. Он сначала отковыривал верхний слой, обнажая кремовую начинку, потом принимался за следующий. Сколько там слоев у медовика? Двенадцать, не меньше.
Я такого не говорил, что он был отличным человеком. Просто сказал, что ни о чем не подозревал, потому что отцом он был ничего таким. Не бухал, не пиздил нас, не измывался.
Ну, я рад, что у тебя был ничего себе отец. У нас с Андрюхой такого не было.
Дима посмотрел в окно, держа на вилке сложенный несколько раз слой медовика.
Странно это все. На фига пришел, не понимаю. Я даже обрадовался, когда ты написал. Наверное, я еще тогда ждал, что вы как-то проявитесь, дадите о себе знать, а вы исчезли – только мать твоя приходила на суд. Я тебя даже во «ВКонтакте» нашел, но ты сразу свой профиль удалил, не прочитал мое сообщение.
На меня тогда много хейта сыпалось, и я удалился. А потом мы вообще из города уехали, потому что на меня напали рядом с подъездом и отпиздили.
Ожидаемо, сказал Дима. Он неприятный, подумал Егор, и хуже всего то, что он реально выглядит как святой и говорит очень спокойно, независимо от того, какие гадости произносит. При этом в нем есть что-то скользкое, ядовитое, как будто он пришел, заранее готовясь атаковать.
Ожидаемо, что меня отпиздили?
Это тоже. Приятно слышать, что вы там не жили свою лучшую жизнь.
Егор обалдел. В какой момент их странного диалога Дима решил вдруг, что он жил свою лучшую жизнь? Потому что он сказал, что Каргаев не был отвратительным отцом и никто из них не подозревал в нем педофила? Или потому, что удалил все аккаунты в соцсетях и свалил с матерью в ближайший Зажопинск, чтобы их не нашли? Чему из этого можно позавидовать?
Ни фига мы не жили свою лучшую жизнь, сказал Егор, отодвигая от себя медовик. Мама корячилась уборщицей, пока я учился в какой-то срани и пытался нам что-то заработать. У меня до сих пор ни хрена не получается в отношениях, потому что больше всего на свете я боюсь, что начну встречаться с девушкой, она забеременеет, и меня переклинит. Или что отца выпустят и он придет к нам в дом, как будто так и надо, и мать снова будет с ним жить.
А его выпустят? Дима напрягся.
Не должны. Надеюсь, что нет. Но это же фобия, у нее нет логики. Я до усрачки до сих пор боюсь, что кто-то узнает, как тогда, когда нам мазали дверь говном, пытались ворваться в квартиру, когда меня выдавили из школы.