Не имеет значения. Ты второй раз в жизни пускаешь в свою душу другого человека – Кристобаль не в счет: он приходит и уходит, не спрашивая разрешения.
Ты второй раз в жизни смотришь на себя чужими глазами.
…Н
а мокрых от пота простынях мечется нечто – существо, одновременно похожее на человека и на птицу. Безумные глаза, разинутый в беззвучном крике рот – мало кто задерживается у постели больного надолго, слишком уж жутко на него смотреть.
Существо, судя по всему, прожило на свете десять лет или чуть больше, но все эти годы сгорят в безжалостном пламени смертельной лихорадки. Дым жертвоприношения вознесется к небесам, и боги с их странной жалостью, так легко переходящей в жестокость, решат: живи. Лишенный памяти, позабывший даже собственное имя – живи. Учись ходить, говорить, летать.
Живи!
И существо подчиняется воле небожителей…
Когда становится понятно, что болезнь отступила, жизнь постепенно налаживается; точнее, так считают люди. Они перестают говорить шепотом, боязливо ходить на цыпочках: теперь можно не опасаться, что завтра придется готовить погребальный костер, а память – она вернется! Обязательно вернется, надо только подождать.
Их слова птицами летают в небе – непойманные, непонятые.
Что такое имя? Пустое сотрясание воздуха. Существо лежит на жесткой кровати, уставившись в стену невидящим взглядом; поросшее черными перьями тело бросает то в жар, то в холод, крылья свисают бесполезными тряпками.
Жалкое зрелище…
…По дорожке запущенного садика ковыляет на кривых лапах человек-птица.
Он уже запомнил собственное имя и понимает человеческую речь… почти всегда. Взгляд его больших бирюзовых глаз больше не безумен, но люди по-прежнему отворачиваются, если он смотрит на них слишком пристально. Ему помогают, с ним обращаются ласково и по-доброму, но со своей болью он всякий раз остается один на один. Все еще очень слабый после болезни, он быстро устает и тогда забивается в какой-нибудь угол потемнее; сидит там, затаив дыхание, ждет – может быть, не сегодня? Пустые надежды. Боль подкрадывается сзади и набрасывается, вгрызаясь в хребет, повисая на плечах непосильным грузом. Всему виной бестолковые придатки чуть ниже плеч – даже самое легкое прикосновение к ним причиняет такие муки, что он не может сдержать слез. Зачем они, для чего? Лучше бы их не было.
По дорожке запущенного садика ковыляет на кривых лапах человек-птица.
Он уже запомнил собственное имя и понимает человеческую речь.
Он иногда смотрит на небо и надолго застывает, наблюдая за теми, кто парит в облаках…
…Кажется, в день, когда это случилось, он еще не знал, как звучит слово «предательство».
Да разве это важно? Если ты не успел дать название чему-то, еще не означает, что этого «чего-то» не существует. Привыкший доверять окружающим во всем, ничего не ведающий о мире за пределами сумрачного замка и заросшего садика, он вдруг столкнулся с жестокой правдой и далеко не сразу понял, что произошло.
Он был предан… нет, он был продан.
По прошествии многих лет он рассказывал об этом с ироничной ухмылкой, но тогда – стоял, удивленно моргая, и следил за тем, как из рук в руки передают сундук, доверху заполненный золотыми монетами. К тому времени он уже понимал, что это «деньги», а чуть позже даже сумел подсчитать: за него заплатили как за небольшой остров. Такое мог позволить себе лишь один человек, точнее – магус.
Его хозяин был высоким, широкоплечим, с властными повадками и привычкой наклонять голову, прислушиваясь к чему-нибудь. Лицо, съеденное болезнью, ему заменяла серебряная маска; о, это была необычайно интересная вещь! Она словно жила собственной жизнью и порою становилась весьма выразительной. Так, голос этого человека мог быть ровным и спокойным, а на блестящей поверхности маски играли отблески пламени, предвещая грядущий пожар.
Место, где теперь предстояло жить человеку-птице, оказалось очень странным. Это был огромный сад, где росли самые разные деревья и цветы: едва с одних опадала листва, как на других распускались почки. Сад, зеленеющий и цветущий без перерыва. Времена года не знали об этом райском уголке, или, вернее, он был отдан в безраздельное пользование весне и лету. Ни одна снежинка не упала с неба за долгие годы, что провел там человек-птица, ни разу северный ветер не потревожил нежную листву. Ему понадобилось три года, чтобы узнать: в самой середине сада таится хрустальное сердце, которое создает невидимый купол и не пускает внутрь зиму; но, хотя купол и невидим, пролететь сквозь него нельзя. Обитатели сада тоже были весьма необычными существами. Никто из них не умел говорить, и все-таки сообразительностью они не уступали людям. Некоторые были опасны, но не желали причинять зло – и поэтому их не боялись. С ними можно было вести странные беседы, в которых один только говорил, другой – только слушал.