Кори не числился в армии, но работал в лаборатории при гарнизоне. Туда попасть было сложнее, — в лабораторию не любили пускать посторонних, а тем более женщин. Но иногда Кори сам приходил к нам в башню, — при врагах он был серьезен и сдержан, даже свои непокорные рыжие волосы заплетал в тугую косу. В дни, когда он появлялся, было легче дышать.
Я считалась ополченцем, а работала помощницей начальника гарнизона. Через меня проходили все военные новости Эджаля, — ведь именно я сидела за наборной доской, и под диктовку начальника гарнизона складывала резные символы и отпечатывала послания. Но новостей было так мало, что меня чаще отправляли с письмами на соседний военный пост.
Там я познакомилась с Нори.
Нори стал отличным прикрытием. Он был милым и не особо умным, жил не в самом Эджале, а на посту возле газовой вышки. Переехать ко мне он не мог, и я к нему тоже, поэтому мы лишь встречались время от времени. Зато в гарнизоне все знали, что я не одинока, — у меня был повод отвергать ухаживания. Не стоило с кем-то сближаться в самом Эджале: у меня был собственный домик, в который я не хотела впускать врагов, — ведь там обычно собиралась наша команда.
Мы всегда встречались, когда кто-то возвращался из города, приносил письма и последние новости о доме. Сидели за столом, говорили на родном языке и пили, а за окном была ночная тишина Эджаля, — пыльная и душная летом, холодная и ветреная зимой.
Мы сидели так и перед самой войной. Считанные дни оставались до звука флейты, до призыва, и я сгорала от нетерпения и жажды битвы.
— В моей команде были Коул и Кори, — сказала я и взглянула на Мельтиара. Отблески звезд мерцали в его волосах, рассвет все не шел. — Мы были скрытыми в Эджале.
— О, Эджаль. — Мельтиар крепче сжал мою руку. Я чувствовала, что он улыбается. — Эджаль был очищен идеально. Красиво и быстро.
Тепло, звон счастья, гордость, — чувства почти нестерпимые, — переполнили душу. Я хотела обернуться, прикоснуться к Коулу и Кори, сказать им: «Вы слышали?! Мельтиар похвалил нас!»
Но кругом был лишь шепот травы, бескрайняя равнина под звездным небом.
До завоевания мир был иным.
Как и теперь, небо тогда не всегда было ясным, облака скрывали звезды, заслоняли небесную реку. Но звезды, живущие на земле, сияли ясно — днем и ночью. В любое время года, и когда листья распускались, и когда желтели и опадали, — звездный свет сиял по всему миру, песни звучали и не смолкали.
Люди не жили в пещерах, под защитой запечатанных скал, и не теснились в душных городах, подобно врагам. По всей земле были разбросаны селения, наполненные светом, ведь в сердце каждой деревни сиял звездный источник.
Душа мира поднималась из глубин земли, мерцала в водах рек, звенела в струях водопада, наполняла светом камни.
Люди собирались вокруг источников, пили свет и отдавали его. Песни сплетались с голосами звездных потоков, с волшебством мира. И источники сияли все ярче, песни звучали все чище.
Мир не знал тогда опасности и оков. Многое свершалось в видениях и наяву, но сохранилось лишь в легендах. Многие песни теперь утеряны, знания исчезли. Свет источников померк, скрылся в глубинах мира.
Те дни стали забытым временем, и виной тому враги.
В поисках нового дома они причалили к звездным берегам и обрушили на них свою ненависть. Потому что больше всего на свете ненавидели волшебство, поющую душу мира. Звезды гибли от их оружия, но этого врагам было мало.
Стремясь избавиться от волшебства, враги выжигали землю. Ядовитым пеплом и раскаленным железом клеймили мир, он бился в агонии. Но не умер — лишь уснул тяжелым сном, и свет померк.
Но первый источник, самый могущественный и древний, продолжал сиять. Он был скрыт сводами гор, черным камнем, лабиринтом пещер. Враги не нашли его.
Там же, в пещерах, спрятались последние выжившие звезды.
Они поклялись освободить мир, пусть даже на это уйдет тысяча лет. Но поняли — недостаточно уничтожить врагов, нужно вернуть земле силу.
И год за годом, сотню за сотней лет, искали новые песни, волшебство, способное исцелить раны мира, превратить тлеющую боль в живительный свет.
Так появились предвестники преображения.
7
Я привык слышать стук ее сердца сквозь сон. Привык, просыпаясь, вслушиваться в ее дыхание, ловить эхо чувств. Ее кожа всегда прохладная, а мысли — теплые. Ее душа сияет светом весны, может растопить лед, прогнать стужу, — и зима отступает из моего сердца, чувства становятся пронзительными и яркими.
Каждое утро я просыпаюсь раньше Беты. Не выпуская ее из объятий, смотрю наверх, ищу звезды. Иногда знакомый узор сияет надо мной, иногда тонет в приливе рассвета. Порой небо скрыто облаками или дощатым потолком чужого дома.
Сегодня опоры нашего жилища — стволы деревьев. Их ветви — стропила, шелестящая листва — своды. Под нами колючее шерстяное одеяло, и сквозь него я чувствую холод земли, жизнь бурлящую в ней и уже предчувствующую зимние морозы, готовую уснуть. Темнота струится вокруг меня и Беты, льнет к земле, к корням деревьев, но не опаляет их. Темнота не дает нам замерзнуть. Бета спит и не помнит о том, что скоро зима.
Мы в пути уже много дней. «Как будто сон», — сказала Бета. Но может ли сон быть таким пронзительным и долгим? Мне кажется, я помню каждый шаг, пройденный нами от гор. Вереск и дальний шум волн. Острые листья травы, режущие как лезвие — боли нет, но капли крови стекают по рукам. Луга, поросшие диким ячменем — колосья спелые, вьюнок обвивает их, голубые цветы сияют среди увядающей зелени, я срываю их, проходя мимо.
Не сон и не явь — преображение — и мы с Бетой идем сквозь него, день за днем.
И с каждым шагом, с каждым днем, я все ясней понимаю — это навсегда. Те, кому я служу, — не зовут меня. И те, что подчинялись мне — молчат. Приговор в силе, и, должно быть, всегда будет так. Моя судьба теперь — блуждать вдали ото всех, смотреть, как меняется мир.
Когда понимание захлестывает, я не могу удержать свои чувства, они горят. И, каждый раз, услышав их, Бета говорит: «Я никуда не уйду без тебя».
Сейчас она спит, а я пытаюсь разглядеть звезды за темным движением листвы.
Этот лес — юный, ему меньше недели. Но деревья уже такие высокие, тянутся ветвями в поднебесье, стволы толстые, кора успела огрубеть, растрескаться. Эти деревья еще не знали ни весны, ни лета, им только предстоит пережить зиму, — но я чувствую, если срубить огромный ствол, то увидишь годовые кольца и насчитаешь их сотни.
Леса, погибшие шестьсот лет назад, возвращаются к нам. В каждом дереве, как в хрустальном шаре, заключено время нашего изгнания, время горечи и тайн. Война промчалась по земле, сжигая врагов, дала силы преображению, — и вот вокруг меня лес, ветви качаются над головой, листва заслоняет звезды.
Но мои звезды ничто не скроет. В предрассветный час, среди лесного шепота и безмолвия души, — я не могу ни думать о них. Они сияют, тревожные и горячие, они повсюду. Звездный ветер течет, связывая их воедино, сила струится — от меня и ко мне. Я пытаюсь остановиться, погасить внутренний взор, но не могу.
Я вижу свет Арцы — мятущийся и яркий — но она молчит. Сумел бы я сдержаться и не ответить, если бы ее голос раздался в моей душе? Я осужден и должен помнить об этом, каждый миг своей жизни.
Сияние Рэгиля такое глубокое, такое красивое, — мне больно смотреть на него. Он в городе, блуждает среди видений и исцеляющих чар. Я должен быть рядом с ним, чувствую это так ясно. Но мне нельзя приближаться к нему.
Сколько бы не блуждал внутренний взор по моему небу — Амиры нет. Звездный ветер пронизывает меня, когда я тянусь к ней мыслью. Тишина и память.
Из-за меня Амира погасла. Умерла, потому что меня не было рядом. Потому что я не предвидел, на что способен Лаэнар. И не взял его в плен, не убил его. Я не погиб на войне, но не спас свою звезду, такую близкую, яркую. После такого, как я могу оспорить справедливость приговора?
Амира погасла, но Лаэнар сверкает ослепительно, как прежде. Его сияние меняется — багровое, синее, раскаленное белое. Почему я все еще зову его своим, ведь он предал нас? Да, предал, но ничего не изменилось. Свет мчится от него ко мне, потоки силы от меня к нему — через бесконечное расстояние, через земли и море.