Впереди, вдоль речки Сосновки чётко обозначился прямой участок дороги до лобастой горы, выступающей прямо к мосту, где она с последним солнечным отблеском сворачивает круто влево и петляет уже по глухому каньону до десятого километра, где должны свернуть вправо на посёлок и идти по горному хребту со спуском в село Сосновское, а дальше через двенадцать километров их родное село.
Впереди шли Фёдор и Павлик, ученики седьмого класса, ведя разговор о школьных делах. Больше рассказывал Павлик. В школе он был активистом – членом учкома. Невысокого роста, сухощавый, порывистый в движениях и здесь он с жаром и возмущением говорил Фёдору:
– Этот наш химик Дмитрий Фёдорович совсем распустил класс, ведь до чего дошло: Шурка Орехов на днях, что опять выкинул: урок только начался, а он надул живот выше парты и сидит – не дышит, а этот чудик-пигмей Почуфаров тянет руку, и гундит ехидствуя: «Дмитрий Фёдорович, что же вы не видите – с человеком плохо, с животом у него что-то». А тот семенит между парт к нему, удивлённо так смотрит и говорит: «Орехов, Орехов, что с Вами? Дав как можно…, да идите же на двор, чем Вы сегодня завтракали, – А пигмей уж тут: «Да Вы не расстраивайтесь, Дмитрий Фёдорович, я ему помогу, а если что – врача вызову». И пошли из класса… курить до конца урока, а класс прыскает со смеху. Пол-урока сорвали, а кто и весь прохихикал. Я Шурке на перемене прямо сказал: «Ещё сотворишь подобное – на учком вытяну».
– А он что? – спросил участливо Фёдор.
– Да что он, – кончай, – говорит, – Паша, ладно тебе – и всё.
– А вообще-то он дельный парень, силён в математике, да и возраст у него – семнадцать скоро стукнет, а дури всё-то хоть отбавляй.
По дороге изредка ребятам встречались и обгоняли их подводы, но всех усадить и подвезти мог только трактор с санями, но это была редкость, машины в снега пробиться тоже не могли, да и подсаживаться по одному – по два можно было, по нашему уговору, только, когда шли в райцентр, при выходе на тракт. Домой же идти только всем вместе: ведь путь пролегал по горному глухому месту, где всегда могут и волки встретиться.
Свернули вправо на просёлок. Перед тем, как идти по горам, у родника устроили отдых.
Обычно, в осеннюю пору все садились у родничка, бившего прямо из-под сопки, и по очереди припадали к воде, с удовольствием пили вкусную, родниковую воду, перекусывали, отдыхали.
Он и теперь оказался незамёрзшим, таким же светлым, журчащим по чистым серым камешкам, только ещё красивее от нависшего над ним снега и голубоватых сосулек, вымерзших прямо из воды – казалось, великан с белыми усищами пьёт, морозит ручеёк и вот-вот закроет его до весны своей необъятной бородищей.
Зимами ребята изобрели оригинальный способ добычи воды с высоких снежных берегов незамёрзших ручьёв. Конец палки окунали поочерёдно в воду и снег; таким образом, быстро набирается ком водянистого снега, с которого ручьём стекает та же ключевая вода, поданная на палке своему товарищу.
Проделав всё это в считанные минуты, ощущая в ногах ещё только лёгкую усталость, выстраиваясь гуськом, они продолжали путь.
Впереди вышагивал Лазька Храмов. Слышно, как он натужно дышит. Его широко посаженные карие глаза, уставлены в узкую тропу пробитую верховыми наездниками, рыжие волосы козырьком нависли над его квадратным вспотевшим лбом.
Ох и враль же Лазька (не зря прозвали «Мюнхгаузен»). Своим хрипловатым голоском он мог рассказывать под настроение часами: о рыбалке, где вытянул рыбу больше себя, которую тут же зажарил и съел, то догнал скачущую во весь опор лошадь, свободно управляет автомобилем и меняет колёса без домкрата. Смеётся Лазька одними глазами. В промежутках с россказнями готовит кому-нибудь каверзу, подвох, каким бы гадким он ни был.
Все дети знали Лазькину жестокость, как прошлой весной на большой перемене в кузне он издевался над помощником кузнеца Петей. Ребятам интересно было смотреть, как кузнец Яков искусно работает молотом, и раскалённое добела железо превращается в подковы, крючья и другие хозяйственные поделки. В горне им разрешалось печь принесённую картошку. В ту весну сорок седьмого было ещё голодно.