На этот раз в кузне хозяйничал Лазька. Он жил рядом у деда с бабкой: отец его погиб на фронте в начале войны, а мать года через два умерла от простуды. Кузнец сидел в дальнем углу на своём излюбленном месте, покуривая самосад. В другом углу стоял Петя – помощник кузнеца – двадцатилетний парень, с детства тихо помешанный. Ему от постоянного недоедания всегда хотелось есть. Говорил он только о еде, протяжным тонким голосом, называя всех ласковыми именами, заискивающе заглядывая в глаза.
На это раз Петя не смотрел ласково на Лазьку, а весь красный, в саже, с выпученными слезливыми глазами, отстраняясь, вжимался в стену, поднимая для защиты грязные с растопыренными пальцами руки, молча, по-рыбьи, раскрывая и закрывая безусый рот. Лазька невозмутимо брал с наковальни только что вынутые из огня картофелины, отходил к двери и, как мячом, довольно резко бросал в него. При попадании Петя криком ойкал, выл и тотчас, сдирая с лица прилипшую горячую картошку, поедал её тут же без соли; при этом плакал по-бабьи и просил: «Лазечка, да ты не бей сильно-то, не бей миленький, ведь больно». На что Лазька готовя очередной снаряд, самодовольно говорил хрипотцой: «Уговор, Петя, дороже денег», – и всё начинал сначала.
Ванька тогда раскидал его картошку, долго избегал его и не заходил в кузню. Да и кузнец для Ваньки стал навсегда противным.
На этот раз Лазьке было уже не до каверз. Идти становилось всё труднее. Дальше по горному хребту вела только тропа от двух-трёх проехавших за день вслед друг другу всадников.
Тяжелее идти было первому. Ему приходилось с силой пробираться, увязая чуть не по пояс в сыпучем засахаренном снегу – второй, третий – тропа становилась проходимой, и последним идти было легче.
Сначала старшие ребята стали сменять друг друга, а затем и Ванька с Лазькой подключились к очерёдности, кроме Альки, которая то отставала, то догоняла, плетясь всегда сзади. Первый, прокладывая дорогу, уставал, останавливался, делал шаг в сторону, садился прямо на снег – отдыхал, пока проходили все, кроме Альки – вставал и шёл сзади, пока не приходила очередь, вновь идти первым.
Так прошли они равнинное плато хребта, перевалили невысокую поперечную сопку. Перед началом спуска в село Сосновское дорога снова пошла проторённой возами с сеном – идти стало легче, снова начались шутки, разговоры.
Проходя окраину села, ребята поняли, что начало смеркаться: в отдельных избах засветились окна от зажжённых керосиновых ламп. На перекрёстке в селе Лазька объявил всем, что останется здесь у дядьки – решил навестить перед праздниками и молча побрёл, еле волоча ноги к центру села. Все знали, что ни каких родственников у Лазьки здесь в селе нет, а просто он устал и идти дальше не может. Но знали и другое – постучись любой из нас в первую незнакомую дверь, там обязательно впустят, отогреют, накормят из последнего, говоря «чем бог послал», укроют на ночь шубой или каким ни на есть тряпьём; при этом не спеша выспросят обо всём тебя: о родителях, о себе и, куда путь держишь, – таков непреложный закон сибирского села. Поэтому ребята, молча проводили глазами своего Лазьку и продолжили путь.
Ни Фёдор, ни Павлик – никто из ребят не оценил тогда случайно оказавшимся здравым поступок Лазьки. Им в голову даже не пришла тревожная мысль, что надвигается зимняя ночь, а впереди ещё двенадцать тех длинных километров пути по сопкам, бездорожью, и будет ли опять хотя бы тропа, чтоб не сбиться с дороги. Тем более, не пришла мысль, что может испортиться погода и вообще оценить, хватит ли сил добраться до дома.
- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -
Стемнело. Высоко в небе, чуть сзади, повис рожок народившегося месяца. Край западного неба багрово навалился на снежные сопки, спугнув хороводы звёзд, выкрасив их алым отсветом.
Всё приторно иссиня-бело. Только в логах у ручьёв и в вершинах сопочных круч выделялись тёмными пятнами рощи берёз, осин и плодливого тала.
Правее по направлению пути виднелись контуры горы Снегирёвой – конечной вершины одного из отрогов Бащелакского хребта. Именно зримое присутствие её и вселяло в них силы идти и идти. Казалось, цель уже близка, ещё усилие – и мы на последней седловине, откуда будут видны огоньки крайних домов вытянувшегося вдоль речки Сосновки родного села.
В логах снег становился глубже, тропа еле приметной. Ведущие чаще стали менять друг друга. Одежда на всех обледенела. Руки словно ухваты, скрючились впереди туловища. Настывший снег в местах сгиба колен мешал свободно поднимать ноги. Усталость, заскорузлая одежда, усилившийся к ночи холод – всё делало каждые метры пути неимоверно трудными. Всё чаще кто-то из ребят, особенно первый, увязал в снегу, падал, поднимаясь, утопал до плеч и долго барахтался в снегу: сначала высвобождал руки, вставал на колени, а затем уж принимал первоначальную заскорузлую стойку.