Не знали лишь они сами.
Марту мучила мрачная догадка. С чего бы это, зашедший вечером во двор хозяин, вместо того чтоб, как обычно, аккуратно похлопать, почистить, приласкать её, он резко опустил костистую руку на её спину и, обдав вонючим запахом, почти выкрикнул что-то прямо в ухо и также отчуждённо вышел. Во дворе ей стало душно и она вновь, как летом легла в загонке на высохший мягкий холм. Вздыхая, она почти всю ночь мучилась догадками, в подтверждение, слыша долгий спор и выкрики хозяев, где упоминалось её имя, имя её старшей дочери Рамоны, заневестившейся в лете Карины и даже её прошлогоднего сынка Вучера.
Споры к них шли почти всегда, но сводились они обычно к обвинению в чём-то друг друга. Нет, здесь что-то не то, здесь у них шла речь о ней и её потомстве – и всё это камнем ложилось на её чуткое материнское сердце.
Заметила марта утром и перемену в хозяйке. Та ни с того, внимательно рассматривала её, долго не подступала к вымени, затем обихаживая и массируя его, принялась задавать ей какие-то вопросы. А подоив, припала к ней и, вроде, как всплакнула.
II
Хозяин подворья.
С рассветом Семён Сбруев закладывал в ходок своего любимца Чубатого, чтобы ехать в райцентр к брату Фёдору. Его неизменный друг, Шарик, косматый приземистый с толстыми врозь поставленными лапами пёс внимательно наблюдал за сборами хозяина. Шарик никогда не путался в ногах, но всегда был на виду, незаметно переходя с одного места на другое, он участливо заглядывал в глаза Семёну, как бы напоминал, не забыто ли что, всё ли ладно.
Идти в дом Семёну не хотелось, хотя внутри у него горело, во рту сушило, вязало, косоротило похмельем.
– В райцентр тянуть до полудня, магазин откроют ещё ой как не скоро. Дома у жены Зинаиды, конечно есть, а похмелит ли – одному Богу ведомо,– размышлял Семён.
Их долгий ночной спор о продаже коровы, эти вечные укоры Зинаиды за его выпивку наводили Семёна на мысль, что поездка к брату, в сущности, бессмысленна. Продажу коровы она как «пить дать» отменит.
– Да пусть что угодно делает, лишь бы не зудила в дорогу,– решил Семён окончательно, в который уж раз бездельно обходя с Шариком вокруг Чубатого, поправляя на нём сбрую.
И тут, не веря своим ушам, он больше почувствовал, чем расслышал своё юношеское имя – Сеня – так Зинаида позвала его в дом.
Шарик деловито в удовольствии потянулся, разинув пасть рыкнул, мол, поняли (но не спешим, знай наших).
Бледная утренняя луна хитро улыбнулась Семёну и всей их живности, проснувшейся в хлевах, и звёздам, гаснущим в светлеющем с востока небе.
III
Чубатый лёгкой трусцой мягко, в ходке на резиновом ходу катил Семёна из своей родной деревни. Сорока, щекоча, следом перелетала с места на место, провожая далеко за выгон. Шарик проворно метил дорогу, то впереди, то чуть отставая. В ходок он прыгал только при выезде на оживлённую трассу, тогда прижимаясь к хозяину, тревожным ворчанием встречал и провожал каждую мчащуюся машину.
Утренний всплеск добра и покорности супруги задал Семёну и впрямь головоломку. Он вдруг увидел Зинаиду в новенькой косынке, чистом переднике и пока он завтракал, она как когда-то, в рассвете их совместной жизни, вновь хлопотала у печи, чтоб ему одному старику-пьянице подать жаркое, чай… Но особенно поразило Семёна – на стол был выставлен, сверкая живительным блеском, полный стакан водки. А ещё, она словно мурлыча, просила его, чтоб основательно посоветовался с братом как лучше продать корову.
– Пусть как угодно крутит Зинаида,– начал размышлять Семён – ему важно теперь не упустить главного – зажать себе, как можно больше денег за проданную корову. Но как всё это провернуть, он представлял очень смутно. Хотя, та цель, давно маячившая перед ним, теперь стала близкой и вполне реальной.
Сколько лет Семён завидовал своему старшему брату-шахтёру, который приезжая погостить к ним, мог пить с ним и неделю, и две, угощать своих друзей юности.
– А он, что «лысый». Да у него теперь, считай, три коровы и прочей живности полные хлева. А нас-то двое всего-навсего, куда нам старикам всё это. Конечно, моя зудит, мол, детям помогать надо. Но они уже взрослые и «на ногах» все. И вроде убедилась, что сколь можно колотиться дённо и нощно им пенсионерам,– Семён и при этом внутреннем споре начал было наливаться злостью.