– А сколько взять за корову он и сам не знает,– успокаиваясь, продолжал размышлять Семён,– об этом он брату и словом не обмолвится. Не в деньгах счастье, в конце-то концов, – и перед ним встала его суженая – худеющая, с загорелыми жилистыми руками, в платке домиком из под которого вечным укором, упрямо-жгуче смотрят притухшие карие глаза. При этом видении Семён вздрогнул, взметнувшись в ходке, от чего Чубатый резко дёрнул и перешёл на рысь.
Поднявшееся солнце окропило золотым убранством позднюю пору осени, берёзовый околок, оставшееся не вспаханным поле на котором одиноко трактор-труженик вёл вспашку.
Семён придержал коня, чтоб привычно вслушаться в работу мотора, взглянуть на качество пахоты. Поле – это вся жизнь Семёна. Поле – это лик его трудового счастья. Здесь в поле ему, как лучшему пахарю района был вручен новенький трактор и Почётная грамота. А проработал Семён Фёдорович в колхозе больше сорока лет.
Бросив в степь солнечные блики поднятыми из земли лемехами плуга – трактор встал как вкопанный.
– О! Кого я вижу, дядя Семён, а говорят Бога нет,– разбросив во всю ширь тёмные руки, сверкая полузубой улыбкой, пошатываясь не спеша шёл к Семёну тракторист Николай, двоюродный племянник Семёна.
Шарик из-под тележной тени с ощеренной пастью выступил вперёд хозяина.
– Да убери ты своего волкодава, нас без штанов оставит,– уняв радость встречи и лишь протягивая руку для приветствия, подошёл Николай.
– Ты что же пакостишь поле-то,– здороваясь, начал наводить критику старый пахарь,– что не умеешь вести борозду или час это уже не надо.
– А кому надо-то, может тем, кто солому убирал,– Николай, развернувшись к полю, жестикулируя рукой продолжил:
– Да его вообще пахать невозможно, елозишь туда-сюда, смотри, вон уже все патрубки кровоточат, а масла тю-тю, вот и понимай кому надо!? А раньше у вас тоже так было? Езжай, паши там! Всем всё до фени… Тракторист понёс своё начальство долгим удушливым набором сибирских словосочетаний, от которых даже не сведущему в сельском хозяйстве человеку становится всё так ясно и понятно.
Успокаиваясь и не отходя от темы, Николай напомнил Семёну:
– Не зря же миром сказано, что не тот сладко ест и пьёт, кто пашет да сеет, а кто языком чертомелет.
– Ну да ладно, раз ты в поля двинул за начальство, тогда давай по делу, как говорится «Не в этом счастье».
Семён молча увёл Чубатого в тень тополей, распряг, разбросил сбрую.
Затем принимая поводья Чубатого Николай посетовал дядьке:
– И раскормил же ты его… И без седла, как на печи.
На что Чубатый прижав уши, грозно сощерив зубы стал пытаться ухватить Николая за рукав.
– Но, но! Кого обижать вздумал, самого комбайнера – хлеб то чей жрёшь!!
Семён деловито набросил вместо седла замусоленную попону, затем подавая канистру под тракторное масло, напомнил племяннику:
– Возьми две бутылки-то и запиши на меня, а я потом завизирую, да не тяни резину, закусь у меня вон, – Семён кивком головы показал на передок ходка.
– Дядь Семён, я мигом, да я… одна нога здесь – друга там! Но, но… – и Николай задёргал поводьями, забарабанил грязными обутками по обширным бокам Чубатого.
IV
Проводив мужа, Зинаида проворно управилась по хозяйству. День её был базарный и она не имела времени вволю полюбоваться своими любимцами: покормить с ладони, почесать, погладить, насладиться блеяньем, курлыканьем, хрюканьем, а вместе унестись в мир иной – свой заветный, запоздало-умиротворённый. И только затянув тяжёлый рюкзак, в автобусе, хлюпнувшись на сидение междугороднего автобуса, она могла спокойно осмыслить бытие сегодняшнего дня. В дороге вместе с мельканием до боли знакомых полей, тополиных посадок, приветливых берёзовых рощ ей легко думалось, мечталось, вспоминалось.
Часто слушая как в автобусе люди сокрушаются тяжестью жизни, нуждой, душа Зинаиды злорадно смеялась, упрекала, кричала им: «Мало вам дуралеям, ниспошли Боженька, добавь им ещё маленько, чтоб знали, как жить да работать – бездельники несчастные».