Бабка Марфа провела друзей через прохладные тёмные сени, пахнущие картошкой, луком, берёзовыми вениками и лечебными травами в маленькую комнатку, служащую всем им жильём и столовой. Усадив за чисто выскобленный стол, налила в общую миску щей и дав каждому в руку по половинке картофельной лепёшки с хлебным привкусом, глядя на них, уплетающих за обе щеки, заговорила грубоватым скороговорным голосом:
– Ешьте, ешьте, да живите дружнее, наш-то идол совсем от рук отбился, да и что с сироты взять… Отца война собачья съела, мать засадили ни за что ни про что… – Тут бабка Марфа всплеснула перед собой жилистыми сухими руками, закатив кверху глаза, как для молитвы, надтреснутым голосом закончила:
Да когда же всё это закончится беспутье-то и тут же озираясь, глянула в маленькое оконце, закрестилась на икону, стоящую совсем почти рядом со столом, чуть повыше в углу на аккуратной резной божнице, сделанной любовно дедом Дорофеем.
Ванька знал из рассказов старших, что дом, в котором живёт председатель колхоза, бывший Дорофеев, отобранный у них во время раскулачивания. И, что перед войной Дорофеевы вернулись с Нарына и построили наскоро эту маленькую избушку с сенями, где и живут. А Прошкину мать, Устинью Дорофеевну посадили за то, что она высказалась бригаде – мол, Гитлер сюда и не пойдёт морозить зад, а нам коров опять раздадут, и будем жить по-старому. И это передалось в сельский Совет. Вскоре приехал милиционер и угнал Устинью в район. Потом узнали, что десять лет дали за пособничество фашистам.
Почти до вечера мастерили они с Прошкой Ванькин самокат, затем взялись опробовать его с пологой горы у могилок. Не успели дети взобраться до середины горы, как деревенскую тишину с редкой перекличкой петухов вплелись выкрики и женские причеты. Глянув вопросительно друг на друга, и в единственную улицу вдоль села, они заметили, что с поворота к школе выходит толпа людей и вокруг них снующая ребятня.
Они мигом слетели с горы, бросили самокат у Ванькиного дома и засверкали пятками к центру села.
Напротив дома Павлика и Петьки Тоскаевых под разбитым грозой в прошлом лете громадным талом, толпились люди. Ванька и Прошка примкнув к своим друзьям, видели, как большой мужик в шинели без погон то подбрасывал, то прижимал к себе их товарища Петьку. А его мать Прасковья, полная, раскосмаченная, красная от слёз прижималась к его плечу…
Люди села Снегирёва встречали первого в эту солнечную, тёплую весну 1945 года вернувшегося с войны солдата Степана Тоскаева.
Со всего украйка села сбежалась ребятня, костыляли старики и старухи, кто в могуте – помогали хозяйке выставлять столы прямо в ограде под ветлами, несли от соседей посуду, сохранившиеся соленья. Бригадир Устин Кунгуров помчал в колхозные амбары. Подросшие за войну ребятишки с покосившегося прясла во все глаза смотрели на человека в гимнастёрке под ремнём, не хромого, с целыми руками и ногами, вернувшегося с войны.
Старики, здороваясь, долго трясли руку Степана, навеличивая его именем-отчеством, поздравляли с прибытием, родственники обнимали, вжимались в заросшие щёки.
Женщины, дотронувшись до солдата, тут же принимались голосить, вспомнив свою похоронную, или долгую беспросветную безмужнюю долю.
Прихромал калека от старой германской войны, бессменный продавец в селе Громов Андрей Никитович. Выставив перед солдатом бутылку под сургучом, предложил тут же выпить за его двух погибших на фронте сыновей и долго потом сидел, молча смачивая усы и бороду непрошено катившимися слезами.
Пришёл старый партизан – дед Мохов Илья Михеевич, в бараньей высокой папахе, стёганых штанах и огромных резиновых калошах на босу ногу. Сгнусавив приветствие Степану, прошёлся густым таёжным перебором по всей Европе:
– …все там распустили сопли-то перед супостатом, вот и отдувайся опять за них Росея «мать их…». Скоро конец-то скажи, намечается али как?... Слышно, за его логово взялись мужики..,– и зашёлся дед Илья долгим простуженным с зимы кашлем, закурив надолго крепкого самосада. Потом, словно вспомнив про солдата, сквозь дым глянул на него, высказался едуче:
– Что-то без регалий ты смотрю, Степан, али правду говорят, что колени приклонил перед нечистым?