Друзья не заметили, что рядом с ними стоит Петька Тоскаев. Все сразу примолкли. Слышно стало, как в соседнем дворе задзинькали струи молока о подойник, в беспрерывное мычание коров отчётливо вплетался ленивый лай собак.
Петька, насупясь, посмотрел на Прошку, решительно сунул руку в единственный карман латаных штанов и торопливо стал рассовывать всем первачам по ломтику бригадного настоящего хлеба.
Победа.
По-разному запомнилась снегирёвцам победная весна 1945 года. Одинаковым было только то, что для всех она была ранняя, тёплая и долгожданная.
9-го мая около полудня нарочный из района вручил лично сельскому председателю документ, в котором сообщалось, что фашистские войска разгромлены наголову в его логове Берлине и подписан Акт об их безоговорочной капитуляции… Далее руководство страны горячо поздравляло воинов доблестной Красной Армии и весь советский народ с Великой Победой.
Иван Ефимович Краюхин (искалеченный во второй год войны) тут же вызвал к себе конторскую рассыльную бабку Лукерью, стал торопливо наказывать ей, чтоб срочно бежала на конюшню и передала конюху Никанору, чтоб он на его Буланом скакал в поля и во все концы села объявлял, что пришёл конец проклятой войне; Лукерья, разом ничего не поняв, как оглушённая, уставилась на него вдруг округлившимися, как у молодой, глазами. Иван схватился, было, за костыли, потом бросил их, сгремев на всю контору, подтянулся на руках к бабке, крепко обнял её, отстранил, снова притянул и троекратно расцеловал в её бледные старческие щёки – выдохнул:
– Баба Луша, да Победа же случилась у нас! – Лукерья ойкнула, залилась непрошенными слезами и, повторяя шёпотом наказ председателя, ткнулась, как в впотьмах, в ту, другую стену, потом, выставив руки по-слепому, выбралась на улицу.
Краюхин видел, как бабка Лукерья, всё убыстряя шажки, прямиком приречными огородами удалялась к конюшне.
Тем временем кузнец Шкрет Анисим со своим помощником, тихо помешанным двадцатилетним верзилой Никитой, под руководством самого председателя прикрепили красные флаги на конторе, школе, а секретарь сельского Совета, молодая девушка Ксения Лыкова, по просьбе Анисима из оставшихся кусков красного материала быстро сживулила ему что-то наподобие флага, а он, сделав длинный держак, водрузил красный стяг на конёк своей кузни, образовав тем самым центр, подобно городской украшенной площади.
В это время из уст в уста по селу, в полях, на ферме, конюшнях и пастбищах передавались слова: Конец Войне, Победа, Замирение. Люди с каким-то остервенением, не сговариваясь, бросали работу, наскоро распрягали лошадей, освобождали от ярем быков, от лямок коров, загоняли скот по загонам, торопливо запирали амбары, сенники, бросали недосеянные грядки в огородах, засовывая куда-либо мокрые тряпицы с семенами, – все кто как мог, в бричках, вершно, пешком напряжённо, в молчании, не веря до конца глашатаям, боясь глядеть друг на друга, чтоб не услышать другое, устремлялись к центру села.
У крыльца школы Краюхин нервно костылял из стороны в сторону, энергично перебрасывая тело вместе с негнущейся ногой, помогая при этом мало-мальски действующей другой. На крыльце стояла сельская интеллигенция в лице счетовода колхоза, высоченного, средних лет мужчины Фёдора Коретова, парализованного левой половиной тела, и сельского секретаря Ксении Лыковой. Фёдор от волнения кривил лицо и беспрестанно удерживал правой рукой дёргающуюся левую, засовывал её глубже в обшитый кожей брючный карман, ещё выше вытягивал шею, высматривая дорогу, ведущую в село. Ксения, в который уж раз вчитывалась в привезённую из района бумагу, вновь заливалась слезами, смачивая бесценный победный документ.
Наконец, видно решившись, не дождавшись школьного звонка, Иван Ефимович взял у секретаря серую папку – корки от амбарной книги с вложенным туда документом, глянул ласково на свою помощницу, высоченного Фёдора и как-то неловко дёрнув в сторону седой головой, провалился в коридорную дверь школы, гулко застучал там по скрипучему деревянному полу.
Ребятам сельской школы запомнилось, как колченогий дядя Иван, добрый их друг и судья во всех спорах, отстучав коридором, протиснулся между парт к учительскому столику и что-то стал говорить Зое Фёдоровне и подошедшей из другого класса учительнице Шурутовой Софье Ивановне, показывая им на бумагу, Зоя Фёдоровна тут же со слезами стыдливо отошла к окну и видно было, как в рыдании вздрагивает всё её щупленькое тело. Из соседнего класса стали высовываться ребята второго и четвёртого, Иван Ефимович, махнув рукой, шумнул им, чтоб все шли к нему. А Софья Ивановна, начав читать, вдруг тоже ни с того, ни с сего расплакалась, некрасиво растягивая губы, заголосила по-бабьи, с причетом: