– Да закончилась наконец-то проклятущая, да сколько она принесла нам горюшка, и за что же сгубили столь бедных головушек…
Все ученики, человек двадцать пять, сгрудились к столу, не понимая толком, в чём дело. Председатель, видя, что с учителями дело не вышло, взял лист у Софьи Ивановны, махнул им в воздухе и коротко объяснил:
– Всё, ребята, войне конец, победа осталась за нами, баста! Все на улку, и помните этот день!..
И, конечно же, им запомнился так необычно закончившийся урок девятого мая. А ещё они запомнили, выскакивая из класса с криками ура, – это солнечный день и красные флаги на конторе, школе и даже на кузне.
А первоклашки, Ванька Лыков, Лазька Храмов, Петька Тоскаев, Витька Кунгуров, выскочив на улицу, с необъяснимой радости побросав у кузни свои холщёвые сумки с газетными листками, исписанными учительницей из единственных на школу букваря и задачника, устремились к лопухам; срывая листья, на дороге засыпали в них пыль, сворачивали пакеты и бросали, чтоб получить подобие взрыва. Набегавшись, отсалютовав пылью, они взобрались на крышу кузни, откуда можно было видеть всё, как на ладони.
Люди съезжались, сходились с верхнего и нижнего края села. Все сгрудились полукружьем перед косогором, где на старом молотильном круге сидел, положив рядом костыли, председатель Краюхин, прижимая рукой к подгнившим доскам свою серую амбарную папку. Рядом на зелёной травке рассаживались старики, чуть поодаль на раме от сенокосилки сидел Зотей Парфёнович, рядом к нему примащивались бригадиры Белогрудов и Кунгуров. Тоскаев Степан, жестикулируя руками, что-то рассказывал окружившим его ребятам постарше вместе с его сыном Павликом. Женщины и старухи собрались кучками, постоянно прижимая концы платков то к глазам, то к губам, молча, смотрели на косогор. С начальством стоя в бричке, расставив широко ноги, пригремел прямо к кузне на паре исхудавших в весне гнедых лошадей Назар Турсумбаев. Вместе с другими выбрался из брички его отец, колхозный шорник, Турсумбай неторопливо стряхнул с распахнутого стёганого халата приставшую солому, не спеша, осмотрелся кругом и, заложив руки за прямую спину, выставив вперёд лицо с редкой бородкой, направился к председателю колхоза и бригадирам.
– Турсумбай всегда с ножом за голенищем ходит, и нож такой, что бриться можно,– сделал пояснение Лазька Хромов,– а у ихнего Назара ножина во! – продолжил Лазька, разведя широко руки,– опять скоро у них будет битва с киномехаником, как привезёт кино, но на этот раз Назар его резать будет.
– Не шибко-то зарежешь,– возразил Ванька Лыков,– у него всегда с собой рукоятка от движка, да и то же кое-что припасти может.
Поднялся с земли старый партизан – дед Мохов Илья, за ним другие старики. Иван Ефимович, устроившись покрепче на три ноги, изготовился говорить речь. Где-то в ближнем сарае слышалось слабенькое блеяние, видно, опоздало окотившейся овцы, да, слившись в единый отдалённый рёв, мычали оголодавшие колхозные коровы.
В этой навалившейся вдруг на людей тишине столь долгожданные слова сельского председателя теперь были так неестественны для восприятия изнемогшими людьми в ежедневных трудах и заботах, что, как только он выдохнул последние слова «Родина их не забудет»: тотчас где-то в средине толпы раздался душераздирающий вопль, и здесь же вперебой в разных местах заголосили другие бабы.
Стараясь перекричать их, оратор уже без бумаги стал выкрикивать подготовленные слова о крепости русского духа, счастливом будущем, на что кто-то даже крикнул «ура», стали поздравлять друг друга с Победой, старухи усиленно закрестились, кто-то побежал к ручью за водой, чтоб отпаивать кого-то…
Друзья, глазеющие на всё это с крыши кузницы, скатились на землю и зашнурили между людей, разыскивая своих родителей. Одними из первых потянулись домой Прошка с дедом и бабкой – им ждать и надеяться было не на кого. Совсем уже старенький Лазькин дедушка Ипат со слезящимися глазами нервно обшаривал голову, плечи своего внука – он ждал оставшегося в живых своего младшего сына Сергея. Анастасия Лыкова прижала Ваньку к груди, плача на радостях, расцеловала его в вихор и затылок со словами: