Когда её близорукость завела ребенка в тупик, она поступила крайне непорядочно: вместо того чтобы всё-таки преодолеть свою неохоту заниматься воспитанием сына, признать неправоту и постараться что-то исправить, обвинила во всем меня — к вящему удовольствию моего начальства. Всю эту историю горько вспоминать. А Серёжу — больно. Пострадавшим был он. Он видел и понимал всю дикую несправедливость слов и поступков родителей и был всё время рядом со мной: на уроках старался работать, как никогда, встречал у входа в школу и помогал нести сумку, всеми способами проявлял внимание и заботу. И печально заглядывал в глаза: извинялся за родителей… Он и стыдился их и любил — рвался пополам. А со стороны родителей атака за атакой. У Сережи полный разлад: мама такое говорит на учительницу… и всё неправда, он-то, Серёжа, это знает, и всё в нём возмущается. Но учительница всегда говорит, что маму надо слушать, уважать, беречь…
Вмешалось родительское собрание и всё расставило по местам. А комитет предложил маме перевести мальчика в свою школу, чтобы иметь возможность заниматься его воспитанием и постоянно контролировать. Я была против, но, действительно, иного выхода не было.
И Серёжа от нас ушёл, хотя правильнее было бы мне его забрать, хотя бы на время, к себе домой, пока не окрепнет. Но не принято…
Мне всё чаще приходится слышать, что родители определённого склада, как правило некультурные и невежественные, стали видеть в школе место, где можно безнаказанно дать себе волю и устроить замечательный скандал. В учителе же видят человека, которому можно со смаком наговорить гадостей, обидеть и оскорбить. Где-то в другом месте поостережёшься — могут ведь и ответить похлеще и с лестницы спустить. А в школе — можно. Там разнервничаются, руки у них задрожат (приятно смотреть!), начнут уговаривать, увещевать, а то ещё и оправдываться — умора! А ты им вывалишь на голову всё, что взбредёт на ум, и полегчает на душе. легчает на душе. Да ещё и перед соседками похвалишься: я, мол, этим учителям дала жару — надолго меня запомнят!
Действительно, учитель перед родителями бесправен. Хорошо, если они люди культурные, тогда получается диалог и сотрудничество. Но есть вот такие…
Серёжа учился в другой школе, но расстаться с нами так и не смог, хотя чувствовал переменившееся, холодное отношение к себе ребят. У нас шли уроки, а он выделывал круги и восьмерки под нашими окнами, катаясь на велосипеде (мы учились во вторую, а он в первую смену).
На перемене Инна и Наташа, стоя у окна, иронизируют:
— Серёжа, как ушёл в другую школу, сразу стал пионером.
— За какие, интересно, заслуги?
— Да говорит, что учится чуть ли не отлично.
— А в каком, интересно, классе?
— Кто его знает, наверное, уже в четвёртом. А может, его и в пятый пригласили…
После уроков махнула Серёже рукой. Он бросил велосипед и прибежал.
— Приходи к нам на сбор.
— А можно?! — обрадовался он.
— Конечно. Если хочешь — выступи вместе с ребятами.
Разулыбался:
— Ещё бы! Конечно хочу!
И вприпрыжку домой.
Пришёл на сбор нарядный, отутюженный, в пионерском галстуке. И настороженный: как примут? Он уже как-то похвастался: «Вы меня в пионеры не принимали, а в той школе сразу приняли. Там зато все — пионеры, а здесь-только несколько». (Он явно идёт не туда. Влияние мамы?..) Не знаю, что сказали ему ребята, но прибегал он к нам после этого только «в штатском», без галстука. Принимали его приветливо, но без восторга. Выступал Серёжа, как всегда, с охотой и старанием (он очень любил наш театр).
Другая моя боль — Дима Л., тот самый, который пришёл к нам во II классе хилым, болезненным, со старческим личиком. И курящим. Потом он бросил курить, повеселел, стал лучше учиться, начал заниматься в секции самбо, танцевал, хорошо играл в театре. Он подружился с ребятами, тянулся к добру. Но ему тоже, как и Серёже, позарез необходима была помощь родителей. Помощь — понимание и поддержка. Её не было. И вот срыв в III классе. Опять замаячили возле Димы фигуры шестиклассников, которых никак не назовёшь цветом общества. В его манерах опять появилось что-то грубое и разухабистое. И завелись пустые клетки в журнале: не сдано… не сдано…
За Димой долг по труду — газетница. Всем даю задание.
— Лодыри, ох, простите, бывшие лодыри, а ныне — беззаветные труженики несут сдавать свои «хвосты».
Дима подходит, подаёт газетницу — ни в сказке сказать! Загляденье!
— С одной стороны, ты, конечно, молодец. Но, с другой стороны, мне кажется, молодец-то вовсе и не ты. Газетницу кто делал: мама или сестра?