Ребёнок он во многом симпатичный, но без стержня в характере и абсолютно необразованный нравственно.
Однажды я наблюдала, как он делил кекс на две части. Разрезал — неравные части, одна больше, другая меньше. Отрезал кусочек от большей — опять неравные. Разрезал этот кусочек пополам — нет, опять не то. Словом, кекс он делил долго и сосредоточенно, решил массу стереометрических задач, раскрошил весь кекс и, по-моему, был близок к тому, чтобы разложить его на молекулы и скрупулезно их пересчитать. Но самое простое решение — отдать другому большую часть, а себе взять меньшую — ему и в голову не пришло. Когда я, опасаясь молекулярного анализа, подсказала такой выход, Гарик очень удивился.
Спрашиваю бабушку, которая долгое время воспитывала внука:
— Гарик делится с вами конфетами, зефиром, — словом, чем-то вкусным?
— А как же, конечно! Всегда предложит: «Угощайся, бабуля!»
— И вы берёте, съедаете?
— Ну что вы, как можно! Неужели я у ребёнка возьму?!
В классе хорошо, когда нет посторонних, деловая спокойная обстановка. Разумное, в меру, чередование работы и игры.
Вот рамка одного дня.
Перед началом занятий подлетает Алёша Щ. и просит немедленно сообщить ему, из чего состоят атомы, а из чего — электроны: ему надо одну идею обдумать.
После уроков Серёжа Ш., светлая, умная голова, ведёт за собой на верёвочке машинку и с упоением бибикает: он весь в игре.
Играют, пожалуй, больше, чем в I классе. Тут и коллективные игры, в которые часто включаются все как один, и игры-импровизации, где ребята проявляют большую фантазию и неожиданные способности. Но, пожалуй, всему предпочитают они игрушки-самоделки, играют с которыми самозабвенно.
Их стали раздражать тупое, бессмысленное действие, зряшный, ненужный шум. На перемене мальчик из другого класса бездумно стучит пеналом по батарее. Саша Ш.:
— Ну чего ты стучишь?
— А тебе чё, жалко?
— Да нет, не жалко. Только ты бы себя спросил: «Зачем я стучу?»
— Ну стучу, и всё! Кому какое дело!
— Да ты знаешь, здесь кроме тебя ещё и другие люди есть. Думаешь, им очень хочется слушать твою стукотню?
— А может, мне нравится!
— Нравится — по голове себе постучи.
Перестал.
В классе мы отдыхаем, отходим от неприятностей, которые посыпались на нас со всех сторон.
Проверка за проверкой. Методы, мягко выражаясь, странные: проверяющие ходят во время урока по классу, выхватывают у детей тетради прямо из рук, громко, не стесняясь, высказывают свое мнение. Цель таких проверок ни в какие бумаги не заносится, но тем не менее видна невооружённым глазом. (Думаю, сейчас я могла бы написать целую диссертацию под названием «Механизмы торможения. Методы. Формы».) Перед каждой контрольной работой в обязательном порядке затевается скандал. Провокации на грани неприличия. Завуч с последней парты:
— С. Л., не ходите по классу! Сядьте, а то я вас выведу!
— Я требую прекратить это безобразие!
— Ах! Где же ваша педагогическая этика?!
Хочу подчеркнуть; это не завуч такая, это такая война, такие её методы. Завуч никогда не разговаривала со мной в подобном тоне, если не было рядом детей. Провоцировала скандал только при них, причём с определённой целью, упиваясь своей безграничной властью и моим бесправием.
После таких «любезностей», когда у меня начинали дрожать руки и колотиться сердце (а что делалось с детьми!), она вдруг переходила на вполне приличный тон и предлагала начать контрольную. И они, мои дети, привыкшие к тишине, дружелюбию и деликатности, умудрялись писать эти контрольные вполне приемлемо, хотя и намного ниже своих возможностей. Какой-то запас прочности у них уже есть. Ходить по инстанциям в поисках справедливости было абсолютно бессмысленно: не для того же на меня, в самом деле, нападали, чтобы тут же защитить!
В том единственном случае, когда меня предупредили о контрольной заранее, я пригласила на урок председателя родительского комитета. Завуч молчала. Но тем не менее детей лихорадило — у них уже выработалась реакция на появление завуча.