– По дороге кто-то идет, – сказала Марианна.
– Где? – спросил Виллац, слегка поворачиваясь.
– Там, на дороге, он что-то несет. Да, несет мешок, разве ты не видишь, что это мешок?
При этом они отдаляются друг от друга.
– Какой у вас огромный петух, – говорит Виллац и смотрят мимо нее. Еще много времени пройдет, прежде чем они в состоянии будут смотреть друг другу в глаза.
Марианна оглядывается во все стороны, ища петуха, и спрашивает:
– Где же он?
Виллацу приходится ответить, что он видел петуха накануне, но что это великолепный петух.
– Да, красивый, – соглашается Марианна. – Гребень у него торчит прямо вверх, не у всех петухов такие гребни.
Тут к ним подошел Феликс, и они были спасены… на этот раз.
Какое чудное, удивительное время переживалось!
Когда теперь Виллац ездил верхом, то уже не для того, чтобы на него смотрели из домов по дороге; он совершал длинную дорогу исключительно чтобы иметь возможность видеть дом и сад Марианны. Мягкая летняя погода и сверкающие глаза! Он жил в мире сладкой истомы; она гнала его в лес, в горы, обратно в дом, на прогулки без цели. Где он лежал по ночам? В траве, на сене, на детских качелях в саду – везде, везде понемногу, а иногда в постели, не раздеваясь, обессиленный.
Он стал непостоянен и обеспокоен; у него не хватало терпения довести чтонибудь до конца. Он уже не просиживал по целым часам на реке с удочкой. Может быть, и прежде, предаваясь этому пустому занятию, он разыгрывал из себя большего англичанина, чем был на самом деле.
Готфрид был его товарищем в это время, он терпеливо выслушивал его излияния и участливо относился к нему. Паулина? Ну что же, конечно, она… Паулина ходила теперь хорошо одетой, как брат, она хорошо питалась и имела вид здоровый. Но она по-прежнему оставалась застенчивой, напоминая собой нежный цветок. Она даже ни разу не спросила его, Виллаца, который час, так что он не имел случая показать ей свои часы. Готфрид же расспрашивал по своей простоте и об Англии, так что Виллац мог рассказывать. Готфрид успел выучиться порядочно французскому языку, так что уже не представлял из себя полного ничтожества.
– Я видел, что Антон опять пошел к Хольменгро, – сказал Виллац равнодушным тоном.
– Да, пошел? – спросил Готфрид.
– И вчера он был у них. Решительно не понимаю, что он там делает целый день Марианна сама сказала, что он ей надоел.
– Да? Так он, должно быть, ходит к Феликсу.
– Может быть, но я видел, что они встретились с Марианной. С полчаса тому назад. Должно быть пошли за курятник.
– Я сбегаю, посмотрю, если хочешь.
– Нет, ты не думай, чтоб я этим интересовался! Пусть их себе!… Да, что я хотел сказать? Правда, что Белла очень статная лошадка?
– Да, и ужасно умная, – отвечает Готфрид и рассказывает о том, как он ходит за лошадью.– Она стоит так тихо, когда я ей мою копыта – и оборачивается, смотря мне вслед, когда я ухожу.
Виллац не слушает: его мысли заняты другим, и он вдруг спрашивает?
– Умеешь ты молчать?
– Молчать?
– Да, молчать, как могила. Если можешь, то я попрошу тебя оказать мне большую услугу.
– Да, я умею молчать! – торжественно уверяет Готфрид.
– Лучше не обещай, если не сможешь выполнить. Это очень важная вещь. Дело в том, чтобы передать это письмо.
– Я его передам.
– Передать в ее собственные руки. Ты видишь, кому оно адресовано?
– Да.
– Мне нужно, чтобы ты сделал это скорее. А главное – под секретом. И поскорее… ах, нет, я не то хотел сказать… я рассеян… Но ты понимаешь, как это важно. Если застанешь там Антона, так подмигни ей, и она сплавит его.
– Хорошо.
– Только, чтоб Антон ни в коем случае не заметил.
– Не заметит!
Готфрид пропадал очень долгое время; казалось, конца не будет его отсутствию, и Виллац пошел ему навстречу. Он встретился с ним на мосту. Готфрид был осторожен и лег под кустом. Он вынул письмо.
– Ты не отдал письма? – со страхом спросил Виллац.
– Как же. А она просила передать это в твои собственные руки.
– Ответ!.. Она прислала ответ. Молодец, Готфрид. Они пошли домой. Виллацу хотелось прыгать, но это было бы несогласно с его достоинством. Что могло быть написано в письме?
– У меня есть тросточка, – сказал Виллац.– Я подарю ее тебе. Знаешь ты, что говорится в письме?
– Нет, не знаю.
– Ну что написано, пусть так и будет. Видел ты Антона?
– Нет, он уже ушел.
Виллац спешит в свою комнату, остается там минуту, бежит снова вниз, весь охваченный неземным блаженством, разнеживает Готфрида и передает ему трость.
– Нет, спасибо! Зачем ты это делаешь? Мне не нужно! Виллац снова бежит наверх, остается там довольно долго, сходит по лестнице, напевая, останавливается на дворе и оглядывается, поворачивается и опять идет наверх в третий раз, и кажется, будто ему хочется запереться у себя, чтобы выучить какой-нибудь трудный урок или что-либо в этом роде. Но через полчаса он, вероятно, выучил урок, потому что снова показывается на лестнице и спускается по ступеням. Что ему придумать? Он успокоился и как будто немного утомился. Мать проходит мимо него по коридору; она, вероятно, собралась прогуляться. Они перекидываются несколькими словами; она не приглашает его сопровождать ее. Он слышит, что отец ходит взад и вперед по своей комнате – добрый отец, товарищ и джентльмен. Виллац стучится и входит в кабинет.
– Ты не на рыбной ловле? – спрашивает отец.– Антон, вероятно, на реке.
– Вероятно. Мне это не интересно… Как ты поседел, отец.
Отец удивлен.
– Поседел. Ну, не так уже. Где мать? Вы не станете играть?
– Да, потом. Мы в прошлый раз пели английский текст, а музыка норвежская. Ты слышал?
– Да, очень красиво.
– Я не хотел говорить тебе, но музыка – моя. Отец еще больше изумляется.
– Виллац… говорю не потому… музыка была прелестна, я слушал здесь. Так ты сам?.. Вот как! А мать знает?
– Да.
– Музыка очень хороша, нечего сказать. Что говорит мать о ней?
– Она думает, что хорошо. Отец вдруг говорит.
– Подумал ли ты о том, кем хочешь стать, мой друг? Молчание.
– Хочешь ли ты стать художником или флотским офицером? Надо выбрать чтонибудь определенное. Я вовсе не хочу торопить тебя, но так было бы лучше для тебя самого. Музыка – только игра и пение. Но то, что вы пели, было на редкость красиво; я сошел вниз и слушал. Мать такого же мнения?
– Да.
Отец принимает решительное выражение и говорит:
– Но все же, музыка – одно, серьезное же дело – другое. Не согласен ли ты со мной? Прийди к положительному решению; мы еще поговорим об этом. Я не имею ничего против того, чтобы ты стал художником или скульптором, может быть, и следует, чтобы в нашем роду появилось новое течение… не знаю. Обдумай хорошенько и выскажи мне свое мнение откровенно.
Таким образом Виллац получил отсрочку и был рад. Но он мог всегда ожидать, что вопрос повторится. Что, если теперь сделать маленький намек?
– Но ведь ты, вероятно, хочешь, чтобы я окончил школу в Харроу? – спросил он.
Бог знает, имел ли это в виду отец, кто знает, как решил этот вопрос этот седеющий и стареющий человек, ходивший взад и вперед по комнате? Но он ответил тотчас:
– Окончил школу? Само собой разумеется – если ты этого желаешь. Таким образом у тебя еще будет время обдумать. Да… окончить школу.
Но это вовсе не было желанием Виллаца. У него не было большей мечты, как покинуть школу в Харроу; ему там было очень трудно, и школа задерживала его. Но мать поможет ему, придет время, найдется и совет; отец тоже добрая душа, а Марианна очаровательна…