Выбрать главу

II

Конец ночи ознаменовался переполохом. Судя по громкому многоголосому ржанию, конскому топоту, гаму и суматохе в скератском лагере, один из табунов взбесился и помчался прямо на шатры. Велики ли были потери, из крепости понять не удалось, но на штурм в тот день кочевники не пошли.

Зато пошли на следующий, и день этот стал самым жестоким из всех. Шесть раз степняки, буквально засыпая стрелами стены, лезли вверх, шесть раз их сбрасывали. Последний приступ мог кончиться плохо. Очень. Спасла резервная полусотня, которую Приск повёл в бой лично. Скадария устояла благодаря коменданту и наступившей темноте – скераты не решились на штурм без поддержки лучников, а штурм этот мог оказаться успешным. Не оказался.

Титу снова повезло. Стрела ударила в кладку возле самой щеки, стрела сломалась о нагрудник, стрела отскочила от подбородника шлема, стрела впилась в глаз стоящему рядом мечнику, а Спентад мог жаловаться разве что на ломоту в уставших костях и на нехватку людей на «своей» стене. Последнее было бессмысленно: Приск и так знал о потерях, знали это и уцелевшие офицеры. Все шестеро, считая натёршего ноги Фертара и двоих раненых, вернувшихся на стены в разгар свалки.

– Сенат бы сюда! – проворчал Мезий, после «переговоров» ставший помощником Тита, в свою очередь ставшего помощником коменданта. Первым – Сервий погиб, и его утащили за конюшни вместе с доброй сотней солдат. К ночи на ногах осталось меньше половины гарнизона, три из пяти камнемётов были разрушены, а оба уцелевших без толку торчали на приречной стене. Смола кончалась, запас стрел можно было растянуть на пару дней, но одними стрелами жив не будешь…

– Сенат, говоришь? – Тит представил значительные морды и роскошные тоги на песчаниковых стенах и не плюнул лишь потому, что устал. – Меняю Сенат на солдат… Ещё один такой день – и всё. Драться будет некому.

– Если б мы могли обрушить Скадарию на головы скератам, как титаны обрушили Стурнон! – завёл свою песню Фертар. – Наша смерть стала бы победой, и даже враги склонились бы перед нами…

Поэт был и оставался придурком, но меч держать, как оказалось, умел, а под стрелами и вовсе расхаживал, как под дождём. Нарывался Фертар, а стрела досталась Сервию. Так бывает… Смерть брезгует дураками, а Жизнь, утешая, отдаёт младшей сестре лучшее. То есть лучших.

– Мы не последние в Стурне, – заткнул расходившегося болвана Тит. – И мы здесь не для красоты подыхаем и даже не скератов режем… Мы держим брод, вот и всё. И удержим!

Последнее можно было и не говорить. Последнее не следовало говорить. Это Фертар с его набитой сказками башкой считает, что крепости и царства спасают красивые слова и красивые смерти. Чушь! Их спасают люди, и люди эти должны быть живы, на ногах и знать своё дело… И они должны хотеть спасать свою крепость, свой город, свою империю, так хотеть, чтобы всё остальное сделалось неважным.

– Удержим… не удержим… – Приск заговорил, словно черту подвёл. – Время рассудит… Но завтра к ночи скераты будут за стенами, а мы – на стенах.

* * *

Утро началось, как обычно: проснулись, размялись, позавтракали, ещё в полутьме разошлись доделать неотложное. У скератов в лагере гасли костры, ветер доносил обычный деловитый гул – степняки тоже занимались обыденным. Не поешь как следует – не повоюешь…

Время было: в крепости уже разобрались, как скераты готовятся к штурму. Оставшиеся минуты Тит потратил на письмо отцу, вернее, на завещание. Он писал для очистки совести, понимая, что запечатанный фамильным перстнем свиток вряд ли доберётся до брегов Стурна, и все же долг есть долг, а злость есть злость.

«Если ты прочтёшь это письмо, знай, что я умер за Стурн, но не за дураков, обескровивших восточный рубеж. Я хочу, чтоб за наши смерти спросили не с „лохмачей“, а с Сената и императора. Я хочу, чтобы спросил ты. Свой долг младший трибун Спентад исполнил, исполни и ты, сенатор и отец младшего трибуна. Прощай. Сын».

Свиток лёг на стол, на видное место, рядом легло запечатавшее его кольцо. Тит выпил воды и покинул казарму, почти не сомневаясь, что навсегда. Рога скератов уже собирали воинов, горны Скадарии молчали, все всё знали и так. И своё место, и свой долг.

Они столкнулись на лестнице – сын сенатора и сын заговорщика. Пальцы Аппия тоже были в чернилах, но Аппий мог писать и стихи. Не здороваясь и не разговаривая, двое поднялись на стену. Роса ещё не высохла, но небо стало совсем светлым, выкатилось солнце. Скоро полезут.

Тит дал себе слово не суетиться и не выдержал – прошёл вдоль обеих стен. Приск согнал наверх всех, кого мог. Здоровые вперемешку с ранеными, теми, что могли делать хоть что-то, обслуга, конюхи, поселяне, даже оба писца и старенький жрец… Как же безнадёжно мало их было, а от лагеря скератов уже катилась тёмная визжащая волна.