— Кимми, мне очень жаль, но я должна идти… Я посмотрю, что можно сделать. Ничего не обещаю, но перезвоню.
Девушка помрачнела.
Она взглянула на протянутые Кларой листок бумаги и ручку, будто только что найденный археологами артефакт, а затем поняла, что ее просят оставить контактную информацию.
Как только двери лифта скрыли длинный силуэт Кимми Диоре, Клара тихо произнесла одну фразу, похожую на откровения, которые будили ее по ночам: «Она приходила сюда за своим братом».
Выйдя на улицу Бастион, Кимми направилась к ближайшей станции метро. Если повезет, ей удастся взять напрокат электровелосипед. Она повидалась с Кларой Руссель, однако вряд ли смогла ее убедить. Не хватило времени. Надо было рассказать все, начиная с того дня, когда Элиза Фавар привела ее в это стеклянное здание с коридорами-лабиринтами, до самого совершеннолетия, когда Кимми решилась туда вернуться. Она часто задавалась вопросом, почему запомнила эту женщину, в то время как из памяти стерлись лица всех взрослых, которые мягким, полным осторожности голосом опрашивали ее и осматривали тело. Повстречавшись сегодня утром с Кларой, такой маленькой и притягательной, Кимми подумала: может, она запомнила ее, потому что та похожа на ребенка.
Кимми хотелось провести весь день в том кабинете, излить всю ненависть, печаль, вину. Оставить среди этих стен годы поддельного счастья и невыразимых мук.
Но она не смогла подобрать слова.
Когда Кимми пытается вспомнить радостные моменты из детства, она всегда думает о Сэмми. Именно о нем. О старшем брате.
Когда он вечером тайком прокрадывался к ней в комнату, чтобы пожелать «настоящей» спокойной ночи.
Когда рассказывал истории про Скотча, невидимого мальчика, которого он выдумал.
Когда защищал ее, если вдруг Кимми забывала слова или не хотела надевать розовую пачку. Иногда лишь он один мог переубедить ее надеть ненавистный костюм.
Когда оставлял ей самый большой кусок пирога или торта.
Все те игры, которые принадлежали лишь им двоим: не наступать на линии на тротуаре, считать электрические машины, прятать Грязнушку в самых укромных местах, чтобы ее не запихнули в стиральную машину.
Однажды, в то время, когда у Кимми был нервный тик, Сэмми подрался с мальчиком, потому что тот смеялся над ней перед другими учениками.
Долгое время им удавалось жить в собственном мире, недоступном для остальных, говорить на своем языке. В этой крошечной зашифрованной вселенной только для брата и сестры, без родителей. Но мало-помалу «Веселая переменка» сожрала их игры и жизненное пространство, навязала свой стиль, слова, фирменные фразы, заставляя повторять их по сто раз. «Веселая переменка» победила.
Сэмми всегда потакал желаниям матери и никогда не возражал. Он был идеальным сыном — даже маменькиным сынком. Всегда согласен, всегда готов. Он работал на износ и никогда не жаловался. Чем сильнее восставала Кимми, тем покладистее был Сэмми. Пока Кимми готовила собственную революцию, Сэмми все больше и больше доказывал верность семье. Если она говорила «нет», Сэмми говорил «да». И если Сэмми говорил «да», то Кимми отвечала «нет».
Все эти годы он сносил оскорбления, насмешки и клички. Лавины ненависти и сарказма. Сэмми никогда не давал сдачи, будто ничто не могло заставить его усомниться. Любому, кто спрашивал, он отвечал, что строит свое будущее, в котором он будет знаменит и заработает кучу денег.
Кимми злилась на брата за то, что он был примерным ребенком. Она ненавидела его за покорность. Тогда она не понимала, сколько он взял на себя, чего ему это стоило.
Сегодня она осознала.
Дав Кимми достаточно пространства для восстаний, Сэмми подарил ей возможность сбежать.
Сантьяго Вальдо недавно приобрел новое приложение для распознавания речи, чьи возможности, надо сказать, приятно удивили. Мощный микрофон ловил отовсюду: так Сантьяго мог диктовать текст, расхаживая по кабинету. Произнеся всего одно слово, он мог прослушать архивы, запросить дополнительную документацию и найти разные цитаты и иллюстрации прямо во время читки. Программа сама указывала на повторы и предлагала исправления.
Вот уже несколько месяцев Сантьяго писал статью о распространении хоуминга, всеобщей тенденции, концептуализацией которой занялся один американский социолог.
Каждая произнесенная фраза появлялась на белом листе как по мановению волшебной палочки, без сбоев и орфографических ошибок.
Если ему вдруг хотелось отредактировать написанное, нужно было всего лишь произнести «вернуться назад» и количество букв или слов.