Парень задумчиво повертел куртку, затем внимательно посмотрел на лежавшую в полубессознательном состоянии девушку. Флоренс дышала тяжело, с надрывом и хрипом, и Стюарт чуть ли не физически ощущал, с каким трудом ей даётся каждый вздох, звучавший так, словно он выдирался из-под груды валунов. Пару раз ему даже показалось, будто он видит, как этот вздох вырывается наружу, а прорывавшийся временами сквозь зубы надсадный стон ещё более усугублял это впечатление. Не придумав ничего лучшего, Стюарт отёр ей лицо и лоб, смочил губы и прикрыл курткой голову, затем на минуту отвлёкся, привлечённый необычными звуками, доносившимися со стороны сцены.
Он и не заметил, как сменился исполнитель. В резко-ярком пятне посреди летнего дождливого вечера можно было разглядеть невысокого человека, сидящего прямо на помосте сцены и с мастерством факира извлекающего из ситара стеклянные восточные задумчивые звуки. Стюарт догадался, что это — Рави Шанкар, и стал слушать с удвоенным вниманием. Постепенно мир начал расплываться, и парень оказался в непонятно-тёплой, слегка влажной пустоте, где со всех сторон звучала странная медитативная музыка. В эту минуту для Стюарта полностью пропало ощущение времени. Он даже забыл о том, что рядом с ним кто-то мучается схватками, и полностью растворился в ситаре, сам превращаясь в плод, которому ещё только предстояло родиться на белый свет. И на мгновение он как бы увидел всё со стороны: летний вечер, поле, сцена, многотысячная молчаливая толпа, сидящая под накрапывающим дождём, в котором серебристыми нитями звучат загадочные в своей высокой мудрости звуки… Если когда-либо в жизни, а не в фантазиях Дали, и существовал сюрреализм, то он был представлен во всей своей красе именно в эту, полную метафор и аллюзий минуту.
Дождь усиливался, потом ослабевал. И, словно в унисон с ним, инструменталка Шанкара то ускорялась, взбудораживая фантазию и нервы, то вновь замедлялась, отпуская человека на волю потока Вечности. Казалось, вся Вселенная готовилась родиться заново — в Новом Свете, под восточную музыку, звучавшую в дожде. Всё было символично, как в храме во время священнодействия. А наибольшим воплощением новой жизни, рождавшейся на глазах у всех, была хрупкая симпатичная девушка, которая должна была в старых, как сам мир, муках вот-вот подарить ему новую жизнь. И всё её благословляло на этот подвиг — и дождь, и музыка… Дождь очищал, а музыка успокаивала неизбежную боль. Стюарту вдруг показалось, что это — последний акт всемирной боли, что после сегодняшнего дня абсолютно всё будет по-другому — и жизнь, и любовь, и песни, и даже роды. И изменить всё это должна была новая Ева — новая жизнь. Vita nova.
«Нет, всё равно что-то изменится, — сказал сам себе Стюарт. — Не может всё остаться по-старому после такого. Не должно всё остаться по-старому. Оно просто права не имеет — быть по-старому…»
А дождь усилился в очередной раз. И вдруг музыка, а вместе с ней и все нити волшебства неожиданно оборвались. Парень посмотрел на сцену и увидел, как Рави Шанкар встал и извинился перед всеми за то, что вынужден прервать своё выступление — «Понимаете, я боюсь намочить ситар. Дождь слишком сильный, и если мой ситар очень намокнет, я не смогу потом на нём играть…». Слушатели разразились понимающими благодарными аплодисментами, индиец поклонился, соединив руки перед лбом, и ушёл со сцены.
В это время Флоренс схватила руку Стюарта и хрипло, утробно закричала. Вторя ей, где-то над Уоллквиллем глухо пророкотало, а через пару секунд в той же стороне резко, словно фотовспышка, прочеркнула молния…
22:50 15 августа.
— Мел, ты как? В порядке? Как добралась? Ты можешь петь?
Невысокая хрупкая темноволосая девушка, почти ребёнок, с выразительным восточнославянским лицом, на котором выделяются смешной «нос картошкой» и огромные чёрные глазищи, вобравшие в себя чуть ли не весь мир, пытается что-то сказать, но вместо этого заходится сухим надрывным кашлем. В перерывах между приступами слышно, как стучат зубы.
— Майкл, ну какое «петь»? — вмешивается в разговор сидящая неподалёку молодая женщина с одухотворённо-волевым, словно пассионарным, чуть удлинённым лицом. — Ты только глянь на неё. Она вообще сейчас может петь?
— У меня другого выхода нет, — как бы оправдывается Майкл Лэнг. — «Incredible» только что отказались выступать: мол, не та погода для них, и вообще они не хотят испортить джимбри и сорвать голоса. — Лэнг пренебрежительно фыркает. — А мы и так выбились из графика. У нас половина приглашённых не выступит, если я сейчас прерву концерт, понимаешь? Пусть хоть фолк-сингеры выйдут, что ли…