Выбрать главу

«Интересно, что Льюис поймёт в этой песне? — подумал Стюарт, глядя на то, как слушал песню его друг. — И поймёт ли…»

И примет всё ребёнок мой, что знаю я. Мой страх ему — мультфильм, а я боялся зря…

задушевно доносилось со сцены.

Наконец Себастиан закончил песню.

— А клёво он стариков протянул, правда? — обратился Льюис к Стюарту, закончив аплодировать.

Стюарт пожал плечами:

— Я не заметил, чтоб он их протягивал. Вроде обычная песня, без всякого издевательства. Хорошая и добрая.

— А ты представь, — убеждённо заговорил Льюис, — сидит такой весь из себя грустный предок и думает, почему это с сыном он общий язык найти не может.

— И в чём тут издевательство? По-моему, это — трагедия…

— Тра-ге-дия?.. Стю, а как можно найти общий язык с предками, которые эту войну затеяли? Вот о чём с ними вообще говорить?

— Ты думаешь, — возразил Стюарт, — что тебе со своим сыном не о чем будет поговорить? И что вы не найдёте ни тем общих, ни языка? Ты его выслушать не сможешь, если нужда придёт? Ты ж главного не услышал, Лью: предок в песне не просто сидит и страдает, а пытается примириться с сыном. А вот ему-то, сыну его, всё пофиг, потому что на уме — только девчонки да кайф.

— Во-первых, — напыжился Льюис, — я никуда не пошлю его воевать. А нас только и делают, что посылают. Те же самые предки. Во-вторых, ты думаешь, тот предок в молодости не зажигал? Ещё как, чувак, можешь мне поверить. — Он подмигнул Стюарту. — Кайф да девчонки — это всё, что нужно от жизни, когда б ты ни жил. Разве нет? — Льюис приобнял Фло.

Стюарт хотел возразить, но на сцене, откуда уже ушёл Себастиан, началось движение. Одна за другой стали появляться экзотические фигуры с электроинструментами — видимо, сцену уже высушили, — среди которых выделялся невысокий мексиканец с узким лицом. Прищуренные глаза и время от времени поднимавшаяся вверх губа с усиками над ней делали его похожим на хорька.

Это был молодой, необузданный в своей экспрессии Карлос Сантана со своей группой…

Эпилог

18 августа. Понедельник. Первая половина дня

Они сидели втроём посреди грязного, изгаженного поля в компании таких же немногочисленных зрителей и слушали, как Джими Хендрикс играл «Звёздно-полосатый флаг». Гитара выдавала нечто невероятное. Начиная воспевать, она тут же захлёбывалась истеричными, визгливыми и рваными звуками, в которые превращался гордый гимн, и Стюарту слышались в них вертолётный рёв, крики умирающих, крушение надежд и «плохие трипы». Когда же звуки снова становились обрывками гимна, это воспринималось как кощунство и издевательство.

Они сидели втроём — Стюарт, Льюис и держащая ребёнка Флоренс между ними. У Молли начались схватки ещё в субботу, и её еле успели отправить в медпалатку, так что последние дни Стюарт буквально разрывался между нею и выступлениями. Чарли и Ким умчались в воскресенье на мотоцикле: Чарли повёз свою подругу рожать в один из близлежащих городков. Разошлись и разъехались «хиппи выходного дня» — студенты и молодые офисные клерки, которые любили на уик-эндах примерить на себя личину неформалов. Уехали «пять автобусов из Орегона», под самую крышу набитые орегонско-калифорнийскими хиппи. Заканчивалась музыкальная феерия — скромно, почти незаметно, даром что на сцене блистал Хендрикс. С каждой минутой в прошлое медленно, но неотвратимо уходили три бесконечных дня, вместившие чуть ли не всю жизнь, и выступления, каждое из которых осталось ярким следом, пятном, шрамом. Позади была страшная воскресная гроза, после которой казалось, что фестиваля не будет — но он восстал Фениксом из грязи и снова заиграл всеми музыкальными красками. Стюарту запомнилось всё, чему он был свидетель — каждые минута, звук, произнесённое слово, сыгранная нота и спетая песня. Запомнились и «маниакальная утренняя музыка» от невыспавшейся Грейс Слик и «Джефферсон Эйрплейн», и худощавый, черноволосый Джо Кокер — дёргавшийся на сцене, словно марионетка, двадцатилетний англичанин с голосом пятидесятилетнего негра, — и босоногая пополневшая Дженис Джоплин, которая странно хихикала в перерывах между песнями, но, единственная из всех приглашённых, интересовалась у слушателей, хорошо ли им, не холодно ли, есть ли еда и вода, всё ли с ними в порядке… Запомнилось Стюарту и то, как она пела — и он, слушая «Work me, Lord», «Ball and chains» и «Kozmic blues», понимал, что с ней, с её страстным хриплым голосом-пилорамой не сравнится никто, сколько бы героина она ни приняла. Запомнился Стюарту и отчаянно-отвязный Элвин Ли с музыкантами из «Ten Years After», игравшие почти сразу после грозы на замыкающей аппаратуре с риском получить удары током… Стюарт был одним из немногих, кто стойко слушал ночной концерт «Криденс», когда все остальные спали, убаюканные неудачным выступлением Grateful Dead, и это он подбадривал Джона Фогерти словами: «Не беспокойся, Джон! Мы с тобой!» и зажжённой зажигалкой, позаимствованной у храпящего Чарли. Вместе со всеми Стюарт ободряюще-благодарно аплодировал лукавому признанию Стивена Стиллза: «Это всего лишь наше второе выступление, чуваки. Мы чертовски напуганы». Ему запомнилось всё — но особенно ему запомнилось полуторачасовое ночное выступление The Who…