— Пустует? Почему?
— Да потому, что Трёхпалого до банкротства довели, — отозвался Льюис. — Ему никто не простил феста — ни люди, ни власти округа. Молоко брать перестали, из универмага выгоняли, а соседи даже счёт выставили — «за порчу общественного имущества». Ничего его не спасло — даже то, что о нём в песнях пели, что его в фильме показали. Мы ж ведь ничего не знали тогда, а ведь все в окрестности были против. Лэнга вытурили из Уолквилля и пригрозили, что пристрелят любого чувака, если только тот сунется в город. Даже тут, в Бетеле, поначалу целые митинги устраивали, просили губернатора запретить сборище. Молоко призывали не покупать. Я не знаю, как Макс решился принять фестиваль — наверно, Сэм, его сын, уговорил. И поплатился: к нему молоковозы не смогли добраться. Всё молоко в пруд пришлось выливать… И вот странно: все были в восторге, всем всё понравилось, еду готовили, воду, многие с чуваками подружились, но после феста Ясгуру чуть ли не войну объявили. Зачем, почему? — Льюис развёл руками. — Я правда не могу понять. А ему-то всего пятьдесят было. Вот повоевал он со всеми сколько духу хватило да и плюнул на всё, продал ферму и уехал. Кто говорил, к Сэму, кто говорил, во Флориду. Сэм его всё уговаривал уехать, перетягивал к себе в Нью-Йорк, вот Трёхпалый и поддался на уговоры, наверно. И умер быстро — сердце не выдержало. А поле это он сразу забросил. Оно после феста пару лет, если не больше, было непригодным ни подо что. Даже под новый фест.
— Грустная история, — произнесла подошедшая к ним Флоренс. — Тяжёлая. И как-то всё это… несправедливо. Неправильно, что ли. Ну не должно быть так.
— А как, по-вашему, оно должно было быть?
— Не знаю даже. Но человек, который разрешил выступить у себя Хендриксу, Дженис, Грейс Слик… И так к нему отнестись…
— Мисс, жизнь вообще очень несправедлива и неправильна, — назидательно проговорил Льюис. — Я думаю, что в другой стране было бы точно так же. Всё должно приносить пользу, разве не так?
— А кому он дом-то продал? — спросил Стюарт, поморщившись от отцовского менторского тона.
— Какому-то Рою Ховарду, — небрежно ответил Льюис. — Тоже чудак ещё тот. Хочет повторить здесь Вудсток.
— И что?
— И ничего. Ему не разрешают. Он ссылается на отмену закона о запрете в штате массовых мероприятий, а ему в ответ: а вы вспомните, что в девяносто четвёртом году было, хотите повторения? Он говорит о том, какую славу и прибыль это может принести, а ему в ответ: «Мистер Ховард, если вы воскресите Джимми Хендрикса, то, может быть, мы вам и разрешим провести здесь фестиваль».
— В общем, ублюдки все, — сплюнул Стюарт. — Пап, я не пойму: а чего ты об этом рассказываешь с таким восторгом? Ты ж раньше трясся над этим полем, как Скрудж Макдак над золотом — будто оно твоё. Ты ж мне все уши прожужжал о том, как вы тут классно тусовались, какая крутая была грязь, как здорово все пели и трахались, как голыми в пруду купались. Как я родился, в конце концов… Я уже благодаря тебе поверил, что это несчастное поле — центр мироздания и святое место, а сам я — чуть ли не избранник судьбы. И тут вдруг ты так спокойно обо всём говоришь — Ясгур обанкротился, поле купили… Будто так и надо.
— Сын, — положил руку на его плечо Льюис, — память — вещь прекрасная, но лишь для тех, кому это действительно нужно и дорого. А таких немного. Уже нет тех людей, которые слушали бы Хендрикса или Фогерти. Спроси у кого-нибудь, знают ли они Пола Баттерфилда или Джонни Винтера — у тебя спросят: «Это что, актёры? А где они снимались?» Спроси сейчас у любого в Бетеле о Вудстоке — одни вообще тебя не поймут, а другие только скажут: «Слава Богу, что этот сумасшедший Ясгур отсюда убрался». Такова жизнь, мальчик. А делать из большого куска земли фетиш просто ради ностальгии — это… — он запнулся, пытаясь подобрать нужное слово — Это не по-американски даже. — Льюис и сам понял, что сказал что-то не то, но другого ничего в голову не приходило.
Стюарт скинул руку с плеча, повернулся и пошёл в сторону Бетеля. Льюис и молчавшая Флоренс последовали за ним.
— Я вот что хотел у вас спросить, — заговорил Льюис через какое-то время. — Как Стюарт, Молли? Что с ними? Давно вы их видели?
Флоренс быстро взглянула на него и тут же отвела глаза. Несколько долгих минут они шли молча. Наконец молодая женщина произнесла, словно признаваясь в чём-то постыдном или неловком:
— Они не живут вместе.
— Давно?
— Уже лет пятнадцать. Мама работает продавцом в торговом центре, у неё — новая семья. Живут на Статен-Айленде. А папа… в больнице Маклина[10].
10
Статен-Айленд — один из районов Нью-Йорка.
Больница Маклина — психиатрическая лечебница, расположенная в Бельмонте, штат Массачусетс.