Стюарт слушал краткий пересказ концовки фильма, который они с Патриком смотрели, пожалуй, чуть ли не вечность назад, а в голове сквозь неслабеющую боль медленно прокручивалось: «Значит, подставили… И там подставили, и здесь… Сначала добьются своего, а потом вот так постепенно избавляются, и избавятся от всех — где-то взрывом, где-то отпуском. Это всё равно что предложить на выбор — или умереть от медленного яда, или от пули. Никакой разницы… Никакой… Ни-ка-кой…»
Впереди показался магазин Станковича.
— Парни, побудьте тут пока, — обратился Стюарт к товарищам, стараясь придать голосу самый что ни на есть беззаботный тон. — Я внутрь зайду.
— Зачем? — тут же насторожился Патрик.
— Просто побуду там немного. Я ж тут в последний раз хожу.
— С тобой всё в порядке, Стю? — Патрик остановился и внимательно посмотрел на друга.
— Да, всё нормально, Пат, не переживай.
— Что-то мне это всё сильно не нравится… Я с тобой, наверно.
— Не надо, Пат, — непривычно мягко произнёс Стюарт. — Тебя ж не поставили за мной следить, верно? Мне просто одному надо побыть. Пять минут дайте мне, ладно?
— Три, — отрывисто бросил Патрик, не сводя со Стюарта враз отяжелевшего взгляда. — Три минуты, Стю. На четвёртой я захожу и вытаскиваю тебя оттуда. Понял?
Стюарт не удержался от улыбки. Правда, в этот раз она вышла какая-то отстранённая, даже чужая, будто его мысли и он сам были уже очень далеко.
Некоторое время он стоял на пороге, бездумно глядя на прилавок, на котором, кажется, в прошлой жизни они с Курцем сидели и курили последние сигареты из Ниша, затем медленно прошёл за него и, скинув с плеча винтовку, сел прямо на пол, опершись о стену. Тут же, словно из-за угла, на него навалилась тяжесть.
«Ну вот и всё, Стюарт, — мысленно произнёс он. — Ты своё дело сделал, спасибо за работу, а теперь — прощайте. Мы вам всё оплатим, всё выдадим, даже медаль вручим, если что, только вот подпишите, пожалуйста, вот здесь, здесь, здесь и ещё здесь…». Он с тоской посмотрел на оружие, которое держал между колен, и в памяти всплыли первые строки клятвы морпеха, которую он заучил еще в бут-кэмпе: «Это — моя винтовка. В мире много винтовок, но эта — моя…».
— И кто же кого подвёл, а? — произнёс Стюарт, обращаясь к винтовке, глядевшей на него круглым чёрным глазом дула, словно какой-то любопытный и с виду совсем безопасный зверёк. — Кто кем был во всей этой истории, а? Не скажешь?
Оружие молчало, лишь странно поблескивал его глаз, словно призывая к чему-то. Стюарт привычным движением скинул предохранитель, ухватил покрепче винтовку и чуть наклонил её на себя. Когда холодный металл коснулся губ, на какую-то сотую долю секунды что-то вскричало в нём от ужаса, словно пытаясь остановить, удержать от непоправимого шага. Тут же он услышал другой голос, словно подзуживавший его: «Ну давай же, давай, неужели ты боишься?» Этот голос звучал так же, как и в первых кадрах недосмотренного фильма — пронзительно, зазывающе, подбивающе, переходя во что-то резкое…
— Стюарт? — услышал он третий голос и тут же, опасаясь, что его вот-вот найдут и вытащат, как предупреждал Патрик, прошептал: «Я не смогу», приоткрыл рот и нажал на курок.
Если бы у Стюарта спросили, верит ли он в Бога, вряд ли бы он сразу смог ответить. Да он и сам никогда не задумывался над своей верой. Бог для него был чем-то вроде слова, более конкретного в детстве и более абстрактного во взрослой жизни, и чем старше он становился, тем сильнее это слово размывалось в его представлении о мире, вплоть до полного исчезновения. Поэтому Стюарт никогда даже не задумывался над тем, что же может последовать за таким выстрелом. Всё что успела почувствовать его физическая сущность — то, как от сильного толчка дёрнулась голова и будто повисла на мышцах, как у марионетки, чьи части тела соединены между собой верёвочками. Затем восприятие стало резко, всё убыстряясь, суживаться, размывая окружающие предметы и превращая их в однородную тёмную массу, среди которой его не успевшее по-настоящему испугаться сознание (вернее, то, что от него оставалось) каким-то еще не угаснувшим краем видело самого себя как чёрную размытую точку посреди чёрного пространства. Что это было за пространство — бездна, пустота, истинно выглядящий мир, из которого неожиданно убрали все земные декорации, как в театре после спектакля, или какое-то начало всего сущего — не сказал бы никто. Стюарт даже не смог бы сказать, чем именно и как он видит эту точку в едином море ничто, однако если бы его попросили обозначить её границы или хотя бы указать, где она находится, то безошибочно бы это указал.