— Нет, ты не врешь, — удивленно вырвалось у дорожника.
— Нет.
— Отдашь часы на хранение Тинкеру? — Он ткнул пальцем в направлении толстенного негра в рубашке, завязанной узлом на пузе. Он сидел неподалеку в кабине бульдозера и прислушивался к разговору, поглощая фруктовый пирог из «Макдоналдса».
— А ему можно доверять?
— Издеваешься?
— Тогда пусть часы будут пока у него. Пока ты меня не вышвырнешь, или я не вернусь в сентябре к себе в школу.
— А моя ставка?
Я указал на направление, смятое у него в кулаке.
— Подпиши эту бумажку.
— Нет, ты точно больной.
Я промолчал, думая о Долане и Элизабет.
— Начнешь с самой дерьмовой работы, — предупредил Блокер. — Будешь идти пешочком за грузовиком и засыпать горячим асфальтом дыры и трещины в покрытии. Не потому, что мне так понравились твои часы… хотя часики ничего себе, да… просто так все начинают.
— Согласен.
— Пока до тебя не дойдет, приятель.
— До меня уже дошло.
Блокер скривился.
— Нет. Ты пока ни во что не въезжаешь. Но скоро ты все поймешь.
Он был прав.
Первые две недели растянулись в сплошной кошмар. Я почти ничего не помню: только взмахи лопатой и жар горячего асфальта, который я закидывал в ямки, тщательно утрамбовывал и топал дальше за грузовиком — до следующей выбоины. Пару раз мы работали на Стрип, и я слышал доносившийся из казино звон автоматов, извещавших о выпадавшем джек-поте. Я уверен, что частенько эти пронзительные колокольчики звенели только в моей несчастной голове. Я поднимал глаза и видел Харви Блокера, который смотрел на меня с тем же странным сочувствием. Его лицо дрожало и искажалось в зыбком мареве, поднимавшемся от раскаленной дороги. Иногда я натыкался взглядом на Тинкера, который сидел под холщовым навесом, покрывавшим кабину его бульдозера, и тогда он вынимал из кармана прадедушкины часы и крутил их на цепочке, рассыпая веера солнечных зайчиков.
Почти все мои силы уходили на то, чтобы не хлопнуться в обморок. Держаться, несмотря ни на что. Я продержался весь июнь и первую половину июля, пока однажды — в обеденный перерыв — ко мне не подсел Блокер. Я как раз пытался есть сандвич, с трудом удерживая его в трясущейся руке. Иногда эта дрожь не унималась аж до десяти вечера. Все из-за жуткой жары. Либо дрожь, либо обморок. Но я думал о Долане и умудрялся держаться. Как — сам не знаю. Но у меня получалось.
— Ты все равно еще слабоват, парень, — сказал Блокер.
— Да. Но как говорил мой старинный приятель, видел бы ты, с чего я начинал.
— Я все жду, когда ты брякнешься посреди дороги, и никак не дождусь. Но когда-нибудь ты сломаешься.
— Нет. Не дождетесь.
— Да, да и еще раз да! Если ты так и будешь ходить с лопатой за самосвалом, то точно сломаешься.
— Нет.
— Самое горячее время еще впереди, приятель. «Работенка на противне», так это у нас называется. Тинк придумал.
— Я буду в порядке.
Он что-то достал из кармана. Часы моего прадеда. Вложил мне в ладонь.
— Убери эту хрень. Мне они не нужны.
— А как же наш договор?
— Я его разрываю.
— Если ты меня уволишь, я подам в арбитражный суд. — Меня несло. — Ты подписал мое направление. Ты…
— Я тебя не увольняю, — сказал он, глядя в сторону. — Я перевожу тебя к Тинку. Будешь учиться работать на фронтальном погрузчике.
Я долго смотрел на него, не зная, что сказать. Сейчас мой школьный класс, уютный и прохладный, казался куском из какой-то совсем другой жизни… Но я все равно не въезжал, о чем думает Блокер и что он имел в виду, когда сказал то, что сказал. Я так понял, что он оценил мою настойчивость и упорство и даже зауважал меня, но в его уважении был и оттенок презрения, и я понятия не имел, какие были тому причины. А тебе что до этого? — заговорил у меня в голове голос Элизабет. Самое главное — это Долан. Помни про Долана.
— А зачем тебе это? — выдавил я наконец.
Он повернулся ко мне, смущенный и взбешенный одновременно. Хотя бешенства было значительно больше.
— Да что с тобой, парень? За кого ты меня принимаешь?
— Я не…
— Думаешь, я собираюсь тебя ухайдакать ради каких-то гребаных часов?! Ты и вправду так думаешь?
— Извини.
— Да уж. «Извини». Вежливый ты сукин сын. Усраться можно, какой ты вежливый.
Я убрал часы в карман.
— Тебе никогда не стать сильным, приятель. Есть деревья и люди, которые запросто переносят жару. Но есть, которые сохнут и умирают. Ты умираешь. И сам это знаешь, но в тень не уходишь. Почему? Зачем ты себя гробишь?