– Я знаю, что все это тяжело. Это… Ничто не дается нам легко. Но помнишь, о чем мы говорили? Что надо двигаться дальше?
Я сглотнул комок в горле, когда она притянула меня к себе. Конечно, я помнил. Как я могу забыть?
В последнее время она постоянно распространяется об исцелении, о том, как важно позволить себе окунуться в океан горя, а потом осознать, что настал момент выбраться и высушиться.
Видимо, мама уже давно стала суховатой.
А я камнем шел на дно.
– С Фрэнком я счастлива, солнышко. Во всяком случае, мне не грустно. И мне бы хотелось чувствовать это почаще, понимаешь? И еще мне бы хотелось, чтобы ты тоже так себя чувствовал. Может, не с Фрэнком, но хоть с кем-то. Или с чем-то.
Я вообразил стук в дверь. Войдите, скажу я. Бойфренд Фрэнк приоткроет дверь и засунет в проем волосатую голову. Эй, Вик. Тебе что-нибудь нужно? Я кивну. Иди прыгни с моста, Фрэнк.
Мама обняла меня.
И я почувствовал, что это наш последний обед вместе. Спс, детка.
Я попытался обнять ее в ответ, но руки безвольно свесились вдоль моего тела: нелепые ветки, слишком длинные, слишком слабые.
– Он дал мне папин бокал, – сказал я тихо.
– Что?
– Клинт. Когда он пошел мне за колой. – Внезапно в объятиях появляется какая-то сдержанность, нерешительность, которой не было секунду назад. – Он поменял мой стакан и дал мне папин. Они ужасные, мам. Они меня ненавидят.
… …
– Они тебя не ненавидят. Они просто пока тебя не знают. Пока.
Такое коротенькое слово, а переворачивает все предложение с головы на задницу.
– Я поговорю с Фрэнком, – сказала она. – Кстати, о Фрэнке. Ты должен перед ним извиниться.
Я кивнул, и мама выпустила меня из объятий, шагнула к двери, потом в столовую, навстречу своей новой семье, прочь от меня.
– Но вообще-то это неправда, – сказал я, глядя на упавшую струну гирлянды.
– Что неправда?
Когда я решил, что надо это сказать, слова выпрыгнули сами.
– Вам с папой нравились одни и те же книги.
Наблюдая за тем, как слезы набежали ей на глаза, я ощутил странное чувство облегчения. Он все еще был ей важен. То, что было у нас, было важно. Мама могла сколько угодно флиртовать, улыбаться и печь миллиард пирогов, но ее глаза тоже умели предавать. Они рассказали мне все, что я хотел узнать. Что бы там ни было между ней и Фрэнком, не шло в сравнение с тем, что было у них с папой. И она сама это знала.
Мама сморгнула слезы, натянуто улыбнулась и открыла дверь в столовую:
– После тебя, золотце.
Я стоял, примерзнув к полу.
Я стоял, уставившись внутрь.
До чего вальяжно.
– Вик? – Мама повернулась и заглянула в дверь. – Что…
В столовой Клинт с Кори стояли на стульях, повесив гитары через плечо.
– И раз! И два! И три! – взвопил Клинт хрипло – хрипло больше обычного.
«Оркестр потеряных душшш» вгрызся в песню с тем особым энтузиазмом, который ведом только людям, не подозревающим, что они не умеют петь. До чего неловко. Я весь вспотел. Всем, всем неловко. Фрэнк сидел на своем стуле и, не отрываясь, таращился на маму с каким-то напряженным видом. Когда песня подошла к концу, он сказал:
– Я понимаю, что время сейчас… ну, не совсем подходящее. – Он перевел взгляд на меня. – Вик, я надеюсь, ты воспримешь это как доказательство моей любви и преданности. И тебе, и твоей маме.
Не успел я спросить, что это значит, Фрэнк прокашлялся и поднялся с кресла. Я все ждал, когда он встанет, но этого не случилось.
Бойфренд Фрэнк опустился на одно колено.
Бойфренд Фрэнк засунул руку в карман.
Бойфренд Фрэнк достал кольцо.
Бойфренд Фрэнк хотел стать Мужем Фрэнком.
Новым Папой Фрэнком.
Мама закрыла рот обеими руками, а я беспомощно наблюдал, как перед моими глазами разворачивается эта сцена.
– Дорис Джекоби… – сказал Фрэнк.
Как интересно, подумал я. Он нарочно опустил фамилию Бенуччи.
– …сделай меня самым счастливым мужчиной на свете. Я тихо наблюдал за матерью. Странно. Она все еще не выбежала, вопя, из дома, не понеслась по улице, вырывая на бегу клоки волос, разрывая на себе одежды и восклицая в ужасе и тоске… Она даже не рассмеялась, не выхватила папину урну из коридорной темноты и не швырнула ее Фрэнку в лицо со словами: «Я уже занята, сучонок!»
Пока что она ничего такого не сделала.
Как странно.
– Выходи за меня.
Кто-то закричал.
Все посмотрели на меня.
Крик – по моей оценке, самая разумная вещь из всех, что случились за последние пару минут, – вырывался из моего собственного рта. Или из чрева. Или изо рта. На самом деле, из всех их вместе.