Мимолетность, намек, отсутствие, томление… Похоже, значительные множества Мендес таятся в примечаниях шепотом.
– Технически я не при исполнении, – говорит она. – Кроме того, я сержант, поэтому мне необязательно постоянно носить форму.
– Так вы тут главная?
– Я отчитываюсь перед лейтенантом Беллом, но это дело поручено мне. Если я правильно поняла твой вопрос.
Я протягиваю руку под кресло, достаю из переднего кармана рюкзака флакон «визина» и быстро закапываю оба глаза.
– Виктор, тебя искали восемь дней. А сегодня утром вы с… – Она листает бумаги, пока, наконец, не находит нужный документ. – Вы с Мэдлин Фолко заходите сюда, чуть ли не за ручку с Мбемба Бахизир Кабонго по прозвищу Баз, главным подозреваемым по делу об убийстве.
– Я не шел с Базом за ручку. И он не убийца.
– Ты так полагаешь?
– Я это знаю.
Мендес улыбается мне с жалостью. Хмурая такая улыбка.
– Он только что во всем признался, Вик. А еще на орудии убийства нашли его ДНК. У нас достаточно доказательств, чтобы засадить Кабонго за решетку, и надолго. Что мне хотелось бы прояснить, так это почему восемь дней назад ты сбежал из собственного дома и пришел сюда этим утром. Ты сказал, что у тебя есть история. Так расскажи ее.
Сегодняшнее утро еще свежо в моей памяти. Голос База звучит у меня в мозгу, как живой. Отвлекающий маневр, Вик. Им будет нужно время. И мы должны дать им время.
– Каждая девочка, которая красит глаза, – говорю я.
…
…
Сержант Мендес прищуривается:
– Что?
– Каждая девочка, которая играет на музыкальном инструменте… за исключением, может, фагота.
– Прости, я не понимаю…
– Каждая девочка, которая носит старые кроссовки «Найк». Каждая девочка, которая рисует на своих кроссовках. Каждая девочка, которая пожимает плечами. Или печет печенье. Или читает.
Расскажи им про всех девочек. Про всех, в кого, как тебе казалось, ты был влюблен. Про всех из прошлого. Я улыбаюсь в душе – только так я и могу сейчас улыбнуться.
– Каждая девочка, которая катается на велосипеде.
Я достаю носовой платок и протираю угол рта, откуда стекает слюна. Папа называл меня дырявым кувшином. Тогда меня это бесило. Теперь мне этого не хватает.
Иногда… Да, похоже, я больше всего скучаю по тому, что раньше ненавидел.
Мендес откидывается на спинку стула:
– Твоя мама почти сразу сообщила о том, что ты пропал. Я была в твоей комнате, Вик. Уолт Уитмен, Сэлинджер, Матисс. Ты же умный мальчик. Я бы даже сказала, ботаник.
– К чему вы это?
– Я это к тому, что ты не крутой. Зачем ты притворяешься? Я под столом тереблю ткань своего браслета KOA. Я широк, я вмещаю в себе множество разных людей.
Мендес подхватывает:
– Я отдаю все свои силы лишь тем, кто поблизости, я жду тебя у порога. Кто завершил дневную работу? Кто покончил с ужином раньше других? Кто хочет пойти прогуляться со мною?
. .
Я стараюсь не выказать потрясения, но не уверен, получилось ли: может, меня выдали глаза.
– Уитмен помогал не свихнуться после пар по уголовному праву, – объясняет Мендес. – Ты ведь знаешь следующие строки, так?
Нет, я не знаю. Поэтому молчу.
– Успеешь ли ты высказаться перед нашей разлукой? – тихо говорит она. – Или окажется, что ты запоздал?
. .
– При всем уважении, мисс Мендес, вы меня не знаете. Она опускает взгляд на папку.
– Бруно Виктор Бенуччи III, шестнадцать лет, сын Дорис Джекоби Бенуччи и покойного Бруно Бенуччи-младшего, умершего два года назад. Единственный ребенок. Рост 168 см. Темные волосы. Страдает от редкого синдрома Мёбиуса. Одержим абстрактным искусством…
– Вы хоть знаете, что это?
– Ох, поверь, среди мошенников полно фанатов Пикассо. Так себе радость с ними работать.
– Я не об этом.
– Я знаю, о чем ты. – Мендес захлопывает папку. – И да, я изучила вопрос. Синдром Мёбиуса – редкая неврологическая аномалия с парализацией шестого и седьмого черепных нервов. Врожденное заболевание, вызывающее лицевой паралич. Я понимаю, что тебе приходится нелегко.