– Ты приятнее целуешься. Более уравновешен. Более великодушен. Ты умнее и справедливее.
Бен кивнул с таким серьезным видом, что я добавила: «И ты отдаешь мусор на переработку», просто чтобы разрядить обстановку. (Хотя Пол и взаправду не отдавал мусор на переработку, и, думаю, это существенно его характеризовало). В процессе перечисления я чувствовала, что не передаю сути своего душевного состояния, и от этого расстраивалась, поскольку хотела, чтобы Бен знал, как я ценю его.
Поэтому я вроде как сдалась и задала Бену тот же вопрос о его бывшей девушке, Николь. Из случайных обрывков у меня начал складываться довольно приятный образ. Я выяснила, что она наполовину вьетнамка и похожа на фарфоровую куколку. (Да, я рылась в ящиках стола Бена и нашла там пару фотографий). Она занималась дизайном интерьеров, и они с Беном познакомились, когда вместе работали над проектом большого музея в Бруклине. Ее любимой книжкой была «Сто лет одиночества», как и у Бена (и этот факт меня непонятно почему бесил). Она курила – они оба долго курили, пока Бен не бросил. Прожили вместе три года, а встречались почти шесть. В их отношениях случались головокружительные взлеты и сокрушительные падения. Расстались же Бен и Николь только прошлой зимой, и я до сих пор не знала точной причины разрыва. Поэтому, честно говоря, передо мной постоянно маячил призрак их воссоединения. А имя Николь будило во мне сумасшедшую ревность.
– А для тебя в чем различие? – спросила я Бена и тут же обеспокоилась, что позволила себе лишнего. – Тебе со мной тоже по-другому?
Никогда не забуду, как Бен посмотрел на меня широко открытыми почти прозрачными, светлыми глазами. Он закусил нижнюю губу – эта привычка казалась мне очаровательной, – немного подумал и наконец сказал:
– На самом деле, это совсем не сложный вопрос. Я просто люблю тебя больше. Вот так. И говорю это не потому, что она в прошлом, а ты – в настоящем. Просто это так и есть. Буквально. В смысле, я любил её, правда. Но тебя люблю больше. Намного больше.
Лучшего мне в жизни никто не говорил, и я сочла эти словами замечательными по одной простой причине: я чувствовала в точности то же самое. То, что человека, любящего меня именно такой любовью, я любила взаимно, представлялось мне настоящим чудом. Да и поистине им являлось.
Поэтому я не удивилась, когда несколько недель спустя Бен сделал мне предложение. А еще через семь месяцев, на годовщину нашего первого свидания, мы тайно поженились, заключив союз на идиллически белом серповидном пляже в Сент-Джоне на Виргинских островах. Родственники не одобрили наш поступок, но мы хотели, чтобы этот день принадлежал только нам. После обмена клятвами, помню, я смотрела на море и думала, что есть только мы вдвоем и наша совместная жизнь, безбрежная как океан. Больше ничего не изменится, разве что прибавится морщин, седых волос и сладких блаженных воспоминаний.
* * * * *
Конечно, в первые месяцы после свадьбы довольно часто всплывала тема детей, но мы ступали на эту почву, только отвечая на бестактные расспросы о наших планах касательно потомства. Спрашивали все подряд: семья Бена, мои родные, друзья, случайные мамочки в парке и даже приемщица в химчистке.
– Мы не собираемся обзаводиться детьми, – сухо отвечал один из нас, и потом приходилось терпеть неизбежную болтовню о том, сколько новых красок отпрыски привносят в жизнь.
Однажды на вечеринке по случаю выпуска книги редактор бесцеремонно заявила мне, что без детей моя жизнь в итоге окажется «лишенной смысла». Нда, весьма спорное утверждение. Я ответила что-то вроде: «Что ж, значит, тогда мне лучше застрелиться прямо сейчас, хм?» Она притворилась, будто не расслышала, и продолжила разглагольствовать о своих чадах.
Ещё одной распространенной реакцией были сочувственные кивки от людей, которые считали, будто мы скрываем горькую правду: неспособность зачать ребенка. Вроде как в тот раз, когда подруга Бена по колледжу сунула мне визитку с нацарапанным на обороте телефоном её клиники по лечению бесплодия. Я вручила карточку Бену, который тут же довел до сведения приятельницы, что через несколько месяцев после свадьбы сделал вазэктомию. Это не было правдой – я принимала таблетки, но что-то в его признании устыдило собеседницу и заставило её заткнуться.
И последним часто повторяющимся мотивом была песня о том, кто же станет заботиться о нас в старости. Мы с Беном отвечали: «Будем заботиться друг о друге». За этим следовал недоуменный вопрос: «А когда один из вас умрет?» И так далее. Иногда я вставляла, что в домах престарелых полно людей, чьи дети их никогда не навещают. Что дети ничему не являются гарантией. Ребенок может сделаться бедным проблемным художником. Или вырасти сумасбродным эгоистом. Или родиться неполноценным, то есть неспособным позаботиться даже о себе, что уж говорить о пожилых родителях. Мы с Беном прагматично соглашались, что стремление обеспечить себе достойную старость – на редкость глупая и себялюбивая причина, чтобы размножаться. Лучше работать и откладывать деньги, а не отягощать собой будущее поколение.