– Почему бы не снять детвору Мауры? Или того же Дуайта?
– Потому что... – она запинается, словно скрывая неприглядную правду.
Джесс энергично кивает и изображает новый жест – что-то вроде: «Внимание!».
– Нам задали сфотографировать страдание, – вздыхает мама и хмурится, словно несет тяжкое эмоциональное бремя на собственных плечах.
Чувствую, что непроизвольно прищуриваюсь.
– И ты решила, что для демонстрации страдания тебе могу пригодиться я?
– Клаудия, дорогая, пожалуйста, не выставляй колючки.
– Я и не выставляю, – огрызаюсь я, прекрасно сознавая, что ухожу в глухую оборону.
– Я хочу запечатлеть твою боль.
– Нет у меня никакой боли.
– Разумеется, есть, Клаудия. Ты страдаешь из-за Бена. Я все знаю о Такер, – шепчет она.
– У меня все хорошо, – отпираюсь я.
– Нет, юная леди, не хорошо. Совсем не хорошо.
Джесс делает такое лицо, словно на нее надвигается грузовик, затем поднимается и уходит – вероятно, звонить Трею.
– Сейчас тебе очень больно, больно вот здесь, Клаудия, – причитает мама, нежно прикладывая обе ладони к своему сердцу. – Я твоя мать. Я все чувствую.
– Мама, мне действительно сейчас не до фотографий.
Она поджимает губы, сверлит меня взглядом и качает головой. Потом заправляет новую пленку в фотоаппарат, прикручивает чудовищных размеров объектив и нацеливает его на меня.
Я выставляю руку перед лицом в защитном жесте.
– Перестань, мам.
Щелк. Щелк.
– Мама! – негодую я. Потом вдруг понимаю, что матушка только того и хочет, чтобы заполучить страдающую, разгневанную Клаудию, беру себя в руки и куда более спокойно добавляю: – Почему бы тебе не сфотографировать Дафну?
Чувствую себя слегка виноватой за этот совет, но затем догадываюсь, что именно Дафна, скорее всего, разнесла слухи. И, кроме того, Дафна более терпимо относится к матери. Они общаются чуть не каждый день.
– Ты намекаешь на ее бесплодие? – озадаченно спрашивает мама, словно бесплодие не более чем легкая напасть по сравнению с разводом. – Это не годится. Нет горя сильнее, чем от разбитого сердца.
Хочу опровергнуть ее утверждение, но не могу, поэтому коротко огрызаюсь:
– Мое сердце совсем не разбито.
– Ну да! Конечно же, разбито.
– А как же Маура? У них со Скоттом постоянно что-то не ладится, – не унимаюсь я, понимая, что с тем же успехом могла бы толкнуть свою вторую сестру под автобус – хотя, а вдруг это она проболталась про Такер?
– Маура не любит Скотта, – парирует мама. – Между ними никогда не было того, что чувствовалось между тобой и Беном. Вы с Беном действительно любили друг друга. И полагаю, ты до сих пор его любишь, – заявляет она, опять наводя на меня объектив. Прищурившись, легким движением запястья она настраивает свою пушку.
Щелк. Щелк.
– Мама, довольно!
Щелк. Щелк. Щелк.
– Я не шучу, мама! – кричу я, и когда она встает, чтобы снять под другим углом мой скорбный профиль, я ощущаю невероятную печаль пополам с гневом. Я прячу лицо в ладони, призывая себя не плакать, призывая себя не служить доказательством маминой правоты. Подняв глаза, вижу в дверном проеме Джесс, которая смотрит на меня с немым вопросом: «Нужна помощь?» Трясу головой: мне никто не поможет. Джесс с обеспокоенным видом уходит. Между тем мама заправляет новую пленку и опять накидывает ремешок камеры на шею.
Меня снова захлестывает чистый гнев, и я цежу:
– Не смей больше меня снимать. Я твоя дочь, а не подопытный кролик.
Мой голос жутко спокоен, но есть в нем нечто такое, что меня саму почти пугает. Интересно, а мама заметила? Если она вообще меня слушает.
Внезапно я понимаю, что если эта женщина, которая волею судеб произвела меня свет без малого тридцать пять лет назад, сейчас щелкнет затвором и постарается извлечь выгоду из моего горя, я навсегда вычеркну ее из своей жизни. Не стану с ней больше разговаривать. Не соглашусь с ней встретиться ни при каких обстоятельствах, включая прощание у смертного одра.
Конечно, меня и раньше искушали подобные мысли, но я никогда им не следовала. В конце концов я всегда уступаю. Не из дочернего долга, не из любви к матери и не потому, что нуждаюсь в ее участии, а потому что не хочу, чтобы мама ставила мне диагноз. А если я перестану с ней разговаривать, она непременно припечатает меня чем-нибудь жутким. Всякий раз, читая о знаменитостях, отдалившихся от своих матерей (Мег Райан, Дженнифер Энистон, Деми Мур – помню их наизусть), я думаю, что такое поведение во многом характеризует не только дочь, но и покинутую мать. Но какой бы жестокий поступок не совершила мать, именно дочь выставляют непримиримой, категоричной, бесчувственной особой.