И ещё одно чувство, похороненное под очевидной реакцией, – странное покалывание уже с другой стороны. Беспокойство, что если я отступлю и отделюсь от Джесс и её ребёнка, то буду оттеснена на второй план. Пропущу что-то необыкновенное. Что жизнь подруги станет гораздо насыщеннее моей. Я почти ей завидую. И это полный бред, потому что, разумеется, я не хочу ребёнка. Не хочу.
Начинаю мучить себя вопросом, каким задаюсь всегда, испытывая подобные необъяснимые неконтролируемые эмоции: это вообще нормально – такое чувствовать? А другие тоже тоскуют о том, чего сами вообще не хотят? Надеюсь, ответ положительный, потому что меня успокаивает допущение, что я не одна такая. Что есть еще люди, чувства которых столь же нелогичны. Да, может, я немного не в себе, но всё ещё вполне нормальная.
Джесс разваливается на моей кровати, уставившись в потолок, а я с трудом изобретаю подходящее оправдание, которое придаст смысл моим противоречивым эмоциям. Мыслями возвращаюсь к своей первой любви, к Чарли, с которым изредка сталкиваюсь, приезжая в Хантингтон. Сейчас он работает пожарным в нашем родном городке, и это значит, что он проводит будни, спасая бродячих кошек и собак и ведя уроки противопожарной безопасности в младших классах нашей родной школы. Выходные просиживает перед телевизором в компании школьных приятелей, следя за играми «Джетс», непрерывно курит облегченный «Кэмел» и резвится во дворе с четырьмя своими детьми. Бьюсь об заклад, что у Чарли нет заграничного паспорта и после окончания школы он не прочитал ни одной книги. Короче, его теперешняя жизнь совсем не похожа на мою, так что я никогда не была бы довольна, останься я с Чарли. Но при встрече с ним я все равно ещё ощущаю крошечный укол тоски, вспоминая, каково это – в шестнадцать лет выходить из кинотеатра в тёплую летнюю ночь, садиться в машину своего парня и целоваться с ним взасос, слушая песни о любви на кассете. Но я совсем не путаю те подростковые чувства с реальным желанием быть рядом с Чарли.
И ребенка я точно так же не хочу, но всё равно испытываю это тоскливое покалывание внутри. Почти незаметное, но из-за него я всё-таки выпаливаю:
– Если бы я оказалась в такой ситуации…
Джесс вытаращивает глаза и медленно называет меня по имени, словно задавая вопрос.
– Что? – невинно откликаюсь я.
– Так ты передумала?
– Насчёт чего?
– Насчёт Бена? Рождения ребёнка? Насчет ребёнка от Бена? – Джесс кажется одновременно обеспокоенной, подозрительной и обнадеженной.
– Нет, – решительно отвечаю я. – Не смеши. Никаких переоценок ценностей.
– Ну, наверное, это и к лучшему, – медленно говорит Джесс. – Потому что если бы ты передумала, твоя жизнь оказалась бы в десять раз более глубокой заднице, чем моя прямо сейчас.
Смотрю на подругу и убежденно повторяю:
– Никаких переоценок ценностей.
* * * * *
Следующим утром я лежу в постели и раз в пятидесятый перечитываю «Грозовой перевал». Это моя самая любимая книга. Кажется, я люблю её еще больше сейчас, когда мои собственные отношения разорваны. В некотором извращённом роде я даже наслаждаюсь, чувствуя себя такой же страдалицей, как Кэти из-за Хитклифа.
Нахожу любимые строчки и зачитываю себе вслух: «Моя большая дума в жизни – он, и только он. Если всё прочее сгинет, а он останется – я ещё не исчезну из бытия; если же все прочее останется, но не станет его, вселенная для меня обратится в нечто огромное и чужое, и я уже не буду больше ее частью... Он всегда, всегда в моих мыслях: не как радость и не как некто, за кого я радуюсь больше, чем за самое себя, – а как всё моё существо».
Вздыхаю и переворачиваю страницы, отыскивая ещё один отрывок: «Когда и бедствия, и унижения, и смерть – всё, что могут послать Бог и дьявол, – ничто не в силах было разлучить нас, ты сделала это сама по доброй воле. Не я разбил твоё сердце – его разбила ты; и, разбив его, разбила и моё».
После, взбудораженная очистительными мелодраматическими муками страсти и отчаяния, вспоминаю, как в самом начале наших отношений Бен по моему настоянию прочёл эту книгу. И перелистнув последнюю страницу, он сказал: «Ну… Этот Хитклиф – прикольный парень, а?» Я улыбаюсь, припоминая, как тогда смеялась.