Но он не был злым человеком и ничего плохого не замышлял.
Он решил пропустить Тома Пише. Лишь бы тот с ним не заговорил!
И Тома Пише действительно прошел мимо.
Он даже не заметил моего деда.
Но по воле злого случая он пошел той же дорогой, по какой пришел Жером Палан.
И вдруг увидел на снегу свежие следы.
Они доходили только до перекрестка, дальше никаких следов не было.
Пише оборотился и увидел кусты. У него возникло подозрение, что там притаился охотник, и, желая убедиться в этом, он пошел обратно.
Жером Палан понял, что его сейчас обнаружат.
Не желая доставлять удовольствия своему врагу, он сам поднялся во весь рост.
Тома Пише от неожиданности остановился. Он сразу понял, с кем имел дело. И тут, вероятно, движимый чувством раскаяния за совершенное когда-то зло, проговорил почти ласково:
— А, господин Палан? Мы снова в засаде?
Дед промолчал, лишь стер рукавом со лба пот.
Пише продолжал:
— Ну и ветер сегодня! Волку не позавидуешь!
— Проваливай! — вместо ответа крикнул мой дед.
— Как это «проваливай»? — удивленно спросил тот. — Почему это я должен проваливать? И по какому праву вы мне приказываете?
— Говорю тебе — проваливай! — стукнув прикладом о землю, повторил Жером Палан.
— Уж не потому ли, что вы тут браконьерствуете, незаконно охотясь по свежему снегу?
— Я говорю тебе еще раз, — крикнул дед, — убирайся подобру-поздорову!
Тома Пише на мгновение заколебался, но, видимо, профессиональная гордость не позволила ему отступить перед браконьером.
— Раз так, — сказал он, — то я никуда не пойду! Когда я увидел вас, Жером Палан, то решил было уйти, потому как после тюрьмы у вас не все дома, как говорят, а умалишенным и детям надо уступать… Но коли вы разговариваете со мной в таком тоне, то я вас сейчас арестую и еще раз докажу, что свое дело знаю.
И он пошел прямо на моего деда.
— Ни с места, Тома! Не вводи во грех! — в сердцах крикнул тот.
— Ты меня не испугаешь, Жером, — ответил Пише и упрямо тряхнул головой. — Я не из пугливых.
— Говорю тебе — ни шага больше! — голос моего деда звучал все более угрожающе. — Берегись! Между нами уже есть кровь. Смотри, как бы не пролилась твоя, как кровь моих собак!
— Ах, так? Ты мне угрожаешь? — воскликнул объездчик. — Уж не думаешь ли ты остановить меня своими угрозами? Нет, мой дорогой! Для этого нужно нечто другое и некто другой!
И, подняв свою палку, Тома Пише двинулся на моего деда.
— Значит, ты так?! — сказал дед. — Ну, хорошо… Так пусть же кровь, которая сейчас прольется, падет на того, кто действительно виноват!
И вскинув ружье, выстрелил сразу из обоих стволов.
Два выстрела слились в один залп.
Они прозвучали на удивление тихо! Забыв, что снег заглушает звуки, мой дед решил, что произошла осечка. И, взяв ружье за ствол, приготовился обороняться им, словно дубиной.
Тут он увидел, что Тома Пише вдруг выронил палку, замахал руками и упал лицом в снег.
Дед бросился к нему.
Тома был мертв. Он умер, не издав даже стона. Двойной заряд пробил ему грудь навылет.
Дед стоял, как вкопанный, возле человека, которого в одну секунду превратил в труп.
Он вспомнил, что у Тома Пише были дети и жена, ожидавшие его возвращения, и представил себе, как они в тревоге подбегают к двери при малейшем шуме.
Ненависть, которую дед прежде испытывал к Пише, исчезла перед лицом боли, причиненной трем невинным существам.
Тут деду показалось, что простого желания будет достаточно, чтобы возвратить убитого к жизни.
— Эй, Тома! — сказал он. — Давай! Вставай-ка! Тома! Слышишь?
Само собой разумеется, труп не только не поднялся, но и не ответил.
— Ну вставай! Вставай! — настаивал мой дед.
Он наклонился, чтобы подхватить Пише за плечи и помочь встать. Но, увидев красное пятно, образованное кровью, вытекшей из груди убитого, осознал ужас произошедшего.
Жером Палан подумал о своих собственных детях и жене. И, не желая оставлять вдовами и сиротами двух женщин и четверых детей, решил жить.
Но чтобы жить, надо было спрятать труп.
Дед поспешил в Те.
Он перелез через забор своего сада и тихо, стараясь не разбудить домашних, прокрался в дом, закинул ружье за спину, взял кирку и лопату и опрометью бросился назад, к перекрестку.
Приближаясь к месту трагедии, он дрожал, как если бы возле трупа его ждали судья и палач.
Когда до перекрестка оставалось шагов сто, из-за туч снова выглянула луна и осветила белый саван, покрывавший поле.