— Исследовали…
— Просто лазили, — тихо поправил его товарищ.
— И для этого сбежали с урока? «Исследователи» молчали.
— Блестяще! — сказал Николай Николаевич. — А знаете ли, дорогие, как можно назвать ваш поступок? Растратой государственных средств! Да, да! Самой настоящей растратой государственных средств. Государство тратит огромные деньги, чтобы дать вам образование, чтобы сделать из вас людей, а вы что делаете во время занятий? И сами не учитесь и мешаете другим! Как это можно назвать?
Толстый растратчик государственных средств тихонько заплакал. Тонкий наступил каблуком на кусочек кокса и принялся сверлить им цементный пол.
— Идите! И прошу подождать меня возле учительской.
«Исследователи» бесшумно вышли из подвала. Николай Николаевич обратился к дворнику:
— Матвей Иванович, надо запереть эту дверку. Этак много любителей найдется.
— Да тут был замок… Не знаю, куда делся.
— Очень вас прошу: сейчас же найдите новый и повесьте. Мы с учителем остались одни. Николай Николаевич прошелся по котельной и улыбнулся, покачивая головой.
— Ужас, что за народ! — вздохнул он.
Он помолчал, оглядывая котельную, Причем бородка его резко дергалась во все стороны. Потом вздохнул и заговорил мягко, задумчиво:
— Да, милый вы мой! Удивительно все-таки жизнь устроена! Тридцать лет преподаю в этой школе, смотрю на эти отдушины с решетками и ни разу не подумал, что у меня под боком такой лабиринтище.
Он еще раз осмотрелся кругом, нагнулся и зачем-то заглянул под котлы.
— Вот вы живете в доме, живете десятки лет. Уж, казалось бы, вы должны знать его до последней балки. А вы и сотой части не знаете. А потом вот такой… как бы вам сказать… шпингалет открывает вам глаза. А? Милый мой, разве не удивительно?
Я кашлянул и сказал:
— Да… Конечно…
Николай Николаевич теперь прохаживался по котельной и размахивал в воздухе пенсне;
— В конце концов, настоящая любознательность, то есть чисто биологическая страсть к познаванию мира, живет в человеке очень недолго… Лет с пятнадцати-шестнадцати мы уже перестаем замечать весьма многие окружающие нас явления. Мы сосредоточиваем свое внимание на… как бы вам, милый мой, сказать… на весьма узкой сфере этих самых явлений… Мм-да!
Николай Николаевич остановился, надел пенсне и принялся разглядывать выступ в стене.
— По всей вероятности… — Он помолчал, соображая. — По всей вероятности, такая система вентиляции в современных домах не строится. Стены слишком тонкие. А это… вы посмотрите… это же целый лабиринт…
Он подошел ближе к выступу:
— Очевидно, это основной, центральный, так сказать, канал… Или шахта. Как вы думаете? А? От него идут ответвления…
Николай Николаевич открыл железную дверцу и нагнулся, заглядывая в нее:
— И в этих ответвлениях… в этих ответвлениях создается своего рода сквозняк…
Голос Николая Николаевича стал еще глуше, потому что он совсем влез в отверстие и теперь стоял выпрямившись в шахте.
Мне стало скучно:
— Пора, Николай Николаевич. Может быть, пойдемте…
— А вот тут скобы есть, — донеслось из отверстия, — чтобы лазить… Удивительно, как все предусмотрено! Очевидно, для очистки. Мм-да… Гм! Гм!
Бормотание Николая Николаевича стало еще глуше и отдаленнее. Я сунул голову в отверстие:
— Пойдемте, Николай Николаевич. Уже, наверно, из школы все ушли.
Откуда-то сверху из темноты донесся голос:
— Гм! Вы только посмотрите: эта шахта… Идите-ка сюда. Да нет, вы идите сюда… Вот здесь, на стене, металлические скобы, так вы по ним… Вы обратите внимание, как здесь все предусмотрено… Да вы лезьте сюда. Вот здесь, около меня, уже боковой ход…
Я подумал, что старик обидится, если я его не послушаюсь, и, нащупав скобы, полез во тьму… Вскоре я коснулся головой ботинка Николая Николаевича.
— Виноват, — сказал он.
В это время внизу, в котельной, послышались шаги.
— Николай Николаевич, идет кто-то, неудобно.
— Тш-ш! — прошипел Николай Николаевич.
Мы притихли. Шаги приблизились. Глухо хлопнула металлическая дверца, что-то лязгнуло, потом щелкнуло. Шаги, на этот раз чуть слышные, удалились.
Если раньше можно было видеть слабо освещенное дно шахты, то теперь наступила абсолютная, кромешная темнота.
— Милый вы мой, — забормотал над моей головой Николай Николаевич, — мы, кажется, большую оплошность допустили.
— А именно?..
— Несомненно, это дворник приходил. И он запер нас?