Я не успел ужаснуться, как «Хвостик» крикнули справа, потом слева от меня, а через минуту весь зал надрывался что было сил:
— Браво-о! Хвостик, браво-о! Браво, Хвостик! Хвостик, би-ис!
Любима Торцова передернуло. Взгляд у него стал каким-то диковатым. Но он сдержался, неуклюже поклонился и встретился глазами с Лидочкой.
Приподнявшись на цыпочки, она смотрела на Торцова, изо всех сил колотила в ладоши, и лицо ее сияло восторгом и благодарностью.
— Хвости-и-ик! Хвости-и-ик! — визжала она так, что у меня звенело в ушах. — Браво, Хвости-и-ик!
Лишь после того как зрители несколько утихли, я расслышал звук двух-трех подзатыльников, полученных младшими поклонниками Володиного таланта от поклонников старших.
Зрители повалили к выходу. Мне хотелось пробраться в артистическую и узнать, как чувствует себя Володя, но туда набилось столько поздравителей, что я отказался от этого предприятия.
Из зала быстро вынесли скамьи, на сцене водрузили радиолу. Зазвучал вальс. Сначала танцевали одни девушки, а кавалеры угрюмо подпирали стенки. Потом какой-то отчаянный десятиклассник пригласил одну из школьниц и стал вальсировать, глядя на потолок, на стены, но только не на свою даму. За десятиклассником осмелели другие кавалеры, начался бал.
Лидочка не танцевала. Стоя у окна, она болтала о чем-то со своей подругой.
Я ждал появления Володи и очень боялся, что он после сегодняшней овации сразу уйдет домой. Но он скоро появился в зале. Стройный, одетый в новый темно-синий костюм, он вошел, приглаживая свои волнистые волосы, сразу отвернулся от Лидочки, как только отыскал ее глазами, и, приняв небрежную позу, стал смотреть на танцующих.
Я подошел к нему:
— Володя, можно вас на минуту?
— Пожалуйста!..
Я взял его под руку и повел к Лидочке. И чем больше он убеждался, что мы направляемся именно к ней, тем больше каменело его лицо и краснели уши.
— Позвольте вас познакомить. Это дочка моего приятеля, Лидочка Скворцова, а это…
Я вдруг запнулся, чувствуя, что попал в сложное положение: отрекомендовать Володю просто Володей Ивановым? Тогда как Лидочка догадается, что перед ней именно тот человек, чья игра пленила ее сердце? Сказать, что это тот самый Володя, который играл Любима Торцова и которого она так усердно вызывала? Но тогда…
Как видно, те же самые мысли пронеслись в голове у Володи. Секунд пять он стоял неподвижно, как столб. Потом вдруг сдвинул брови над носом с горбинкой, слегка поклонился и, сурово глядя на Лидочку, пожал ей руку.
— Хвостик, — отрекомендовался он негромко, но отчетливо.
И я заметил, как Лидочка радостно вскинула ресницы и зарделась, услышав столь громкое имя.
Гадюка
Мимо окна вагона проплыл одинокий фонарь. Поезд остановился. На платформе послышались торопливые голоса:
— Ну, в час добрый! Смотри из окна не высовывайся!
— Не буду, бабушка.
— Как приедешь, обязательно телеграмму!.. Боря, слышишь? Мыслимое ли дело такую пакость везти!
Поезд тронулся.
— До свиданья, бабушка!
— Маму целуй. Носовой платок я тебе в карман…
Старичок в панаме из сурового полотна негромко заметил:
— Так-с! Сейчас, значит, сюда пожалует Боря.
Дверь отворилась, и Боря вошел. Это был мальчик лет двенадцати, упитанный, розовощекий. Серая кепка сидела криво на его голове, черная курточка распахнулась. В одной руке он держал бельевую корзину, в другой — веревочную сумку с большой банкой из зеленого стекла. Он двигался по вагону медленно, осторожно, держа сумку на почтительном расстоянии от себя и не спуская с нее глаз.
Вагон был полон. Кое-кто из пассажиров забрался даже на верхние полки. Дойдя до середины вагона, Боря остановился.
— Мы немного потеснимся, а молодой человек сядет здесь, с краешку, — сказал старичок в панаме.
— Спасибо! — невнятно проговорил Боря и сел, предварительно засунув свой багаж под лавку.
Пассажиры исподтишка наблюдали за ним. Некоторое время он сидел смирно, держась руками за колени и глубоко дыша, потом вдруг сполз со своего места, выдвинул сумку и долго рассматривал сквозь стекло содержимое банки. Потом негромко сказал: «Тут», убрал сумку и снова уселся.
Многие в вагоне спали. До появления Бори тишина нарушалась лишь постукиванием колес да чьим-то размеренным храпом. Но теперь к этим монотонным, привычным, а потому незаметным звукам примешивался странный непрерывный шорох, который явно исходил из-под лавки.
Старичок в панаме поставил ребром на коленях большой портфель и обратился к Боре: