Картина сразу украсила собой пустующий угол.
Она сидела, как и все, очень прямо, уставившись выпуклым глазом на учительницу, и в ее черной почтовой сумке лежали учебники для второго класса.
Тамара Константиновна называла новые учебники, а Картина доставала клювом из сумки нужную книгу и демонстрировала с высоты классу.
Ребята пишут и пишут в тетрадях. То поднимут голову и посмотрят на учительницу, то оглянутся на Картину. Умница птица, ее и вороной-то неловко назвать: за несколько месяцев вызубрила всю программу, догнала товарищей, будет учиться дальше.
Тридцать третье место прочно утвердилось в классе!
Одноух и Дыркорыл особенно прилежно составляли список дел на лето.
Как важно им не забыть ничего, чему они выучились в школе. За три месяца они прочитают все книги, заглянут в учебники, будут во всем помогать Нехлебову. Теперь их трое помощников — Дружный коллектив.
Кончился последний урок, взлетела со своей парты Картина, и будущие второклассники с веселым шумом и неожиданной грустью покинули класс.
Но грусть похожа на дымок погасшего костра. Повеял ветер, и нет его — растаял. Только в памяти остался едва уловимый след.
Весенний ветер гуляет по улице, влетает в открытые окна, зовет озорно: эй, вы, не проспите каникулы!
Впереди три месяца полной свободы, зеленой травы, зеленого неба, зеленого ветра, зеленого жаркого солнца. Вот как сладко зевает на подоконнике кошка: каш-кис-кус-лыш… Смотрит одним глазом на побледневшие ученые физиономии, понимает, умница, что нужна ее хозяевам срочная медицинская помощь природы — солнце, воздух и вода.
— Буду вставать рано, — сказал Дырк. — Сделал зарядку, бегом к реке и — лови себе рыбку хвостом. На завтрак.
— Хорошо тебе с голым хвостом. А я? Обо мне не подумал, — обиделся Одноух. — Ну, и я не пропаду. Целый день буду загорать.
— Как это? — удивился Дырк, оглядывая мохнатого приятеля.
— Обыкновенно, на солнышке.
— Снимешь шкуру, — поддакнул Дыркорыл, — наденешь трусики и валяйся пузом вверх…
— И сниму! — гордо заявил Одноух. — И валяться буду… Даже купаться!
— А ты. Картина, как начнешь каникулы? — поинтересовался Дырк.
«Кар! — деловито гаркнула птица. — Корреспонденция!.. Срочные дела!..»
Картина нацепила сумку на шею и полетела на почту. Скорее, скорее! Может быть, лежат важные телеграммы…
Одноух и Дыркорыл, поспорив, разошлись в разные стороны.
Ух, как жарило солнце!
Дыркорыл язык высунул, пока добрался до реки. Удочки разматывать не стал, бросил на траву. Уселся на бревне, упавшем с берега, хвост и копыта в воду опустил, отдыхает.
Сидит Дырк на бревне, шевелит хвостом в прохладе, напевает:
Вдруг кто-то хвать его за хвост. Да пребольно.
Дыркорыл вздрогнул, осмотрел хвост. На нем белели ямочки от чьих-то зубов.
«Эге, — сказал себе Дырк, — окунь хватанул».
Конечно, жадный окунь принял хвост за гигантского червя, крокодилы ведь в реке не водятся. Жирный золотисто-зеленый окунь бродил где-то рядом, но Дырку лень было возиться с удочкой, лень было и пошевелиться.
Что-то тяжелое повисло на хвосте, и рыболов — бултых! — полетел с бревна.
Наступила отвратительная, ужасно мокрая тьма.
«Хрюну!» — крикнул, хлебнув воды, наш герой, что означало: тону, спасайте, кто может!
Рыбы брызнули во все стороны от неудачливого рыболова, им и в голову не пришло, что некоторые не умеют плавать.
Дыркорыл отчаянно махал лапами, не зная, что он легче воды и барахтается на самой поверхности.
«Хрюну! — снова крикнул перепуганный рыболов в самое небо. — Тамаркрокодилыч, я больше не буду врать. Я не умею плавать!..»
Кто-то очень сильный схватил тонущего за ухо, поволок к берегу.
…Когда Дыркорыл выплюнул из себя речную воду и открыл глаза, он смутно увидел мокрого симпатичного зверя. Наверно это был речной бобр. Ну, конечно, смелый великолепный пловец спас несчастного рыболова.
Дыркорыл хотел пожать лапу своему спасителю, но руки не слушались его, а голова гудела.
— Спасибо, бобрик, — жалобно произнес Дырк, дрожа всем телом и стуча зубами. Страх медленно покидал Дыркорыла: он снова был на твердой земле.
— Да что там, — бобр смущенно махнул мокрой лапой.
— Ты спас меня! — искренне сказал Дырк, не обращая внимания на то, что бобр произносит человеческие слова.