Я и правда выбегал на каждый звонок: ведь я знал, что сегодня обязательно должны принести штрафную повестку, а она ни в коем случае не должна была попасть в руки к Диме или вообще к кому-нибудь, кроме меня.
«Вот бы Дима ушел сейчас из дому!» — мечтал я. По Дима, кажется, вовсе не собирался уходить. Удобно устроившись на диване, он решал какую-то шахматную задачу. Перед ним, на самой большой китайской подушке, до которой мама и дотрагиваться запрещала, лежал раскрытый на последней странице номер «Огонька» и шахматная доска, в одном уголке которой одиноко притаились четыре фигурки. Дима ерошил волосы, поправлял очки и чесал свой затылок так, что мне казалось, он доскребется в конце концов до самой коры головного мозга. Но задача, как назло, не решалась. «А вот мы так пойдем, — бормотал себе под нос Дима. — А вот если мы так попробуем?..»
Каждый раз, возвращаясь в комнату после очередного открывания дверей, я, словно невзначай, сообщал:
— Говорят, на улице погода просто замечательная!
— Вот ты пойди и погуляй, — не отрываясь от доски, советовал мне Дима.
«Сам пойди погуляй!» — про себя огрызался я. И продолжал вслух:
— А вот сейчас Петр Ефимович пришел. Говорит, скворцы уже прилетели и все почки за одну ночь полопались. Два часа, говорит, по улицам бродил, невзирая на ревматизм.
— Делать нечего твоему Петру Ефимовичу.
Но я не сдавался:
— Я вот сейчас Лидии Кондратьевне дверь открывал. Пошла, говорит, за ботиночками для Борьки, три часа по городу проходила — и забыла купить: такой воздух на улице. Прямо опьяняющий!
На самом деле Лидия Кондратьевна просто не нашла для своего трехлетнего Борьки подходящего номера и вовсе не восторгалась погодой, а на чем свет стоит ругала «торговую сеть».
Но вот Дима радостно смахнул фигуры с доски на диван, схватил китайскую подушку и подбросил ее под самый потолок (видела бы это мама!).
— Эврика! Эврика!.. Упорство горы сокрушает!
Он побежал в коридор, к телефону, чтобы сообщить своему другу Кольке об очередной «сокрушенной горе». И как раз в эту минуту раздался длиннющий звонок в парадную дверь. Никто из наших соседей так не звонил. Я бросился открывать. Ну, ясно! Все! Конец! Попался! На площадке стоял пожилой небритый почтальон-мужчина с той особенно толстой сумкой на боку, в которой разносят не письма и не газеты, а деньги, разные важные квитанции и повестки. Дима был совсем рядом, у телефона, а почтальон держал в руке повестку — небольшую, желтенькую и очень ехидную.
— Это мне, это мне, — зашептал я, прямо вырывая повестку у него из рук. — Давайте я распишусь.
И быстро-быстро расписался в каком-то разлинованном журнальчике на глазах у растерявшегося почтальона.
Но тут вмешалась наша соседка — жена знаменитого шутника с высшим агрономическим образованием, по имени Валерия Владимировна.
— Кому здесь почта? — поинтересовалась она, вытирая руки о фартук.
Я замахал повесткой:
— Мне, мне… Не беспокойтесь, пожалуйста.
— Да, гражданину Клячину, — охотно подтвердил почтальон.
— Не Клячину, а Клячину, — поправила соседка: она очень не хотела сознаваться, что ее фамилия произошла от такого некрасивого слова — «кляча». И вдруг, сообразив, в чем дело, она закричала: — Так это же нам! Посылка!.. Мандарины из Самарканда! Я жду эти мандарины, как свежего воздуха, а он схватил их и держит в руке. — Она выхватила у меня повестку, чуть не разорвав ее при этом на мелкие клочки. — Теперь мне все ясно! Теперь я понимаю, почему письмо от дяди из Архангельска идет уже вторые сутки. И куда девалась позавчерашняя «Вечерка»!..
— Она по воскресеньям не выходит! — только и мог я крикнуть в ответ. И скрылся в комнате.
Я слышал, как Дима долго извинялся за меня перед соседкой, а она отвечала ему:
— Нет, Дима, к вам я ничего не имею. Никаких претензий. Вы вполне интеллигентный молодой человек.
Вслед за этим «молодой интеллигент» появился в комнате и поплотней прикрыл дверь, что значило: «Жди серьезного разговора!»
— Зачем ты схватил повестку? — начал Дима.
— Я думал, что это нам…