Недавно Калерия Владимировна распустила по всей квартире слух, что на чердаке, который находится прямо над ее комнатой, «происходит что-то непонятное».
— Там кто-то орудует! — заявила Калерия Владимировна. — Каждую ночь я слышу вздохи и крики о помощи.
— Почему же вы не бежите на помощь-то? — удивилась старушка тетя Паша.
— Меня не пускает муж. Он удерживает меня. А то бы я…
— Сам тогда пусть оденется да и сходит наверх. Или хошь в милицию позвонит, — не унималась тетя Паша.
В общем Калерия Владимировна в конце концов добилась того, что все наши соседки перестали развешивать белье на чердаке. А одна соседка, у которой там стоит бочонок с кислой капустой, даже сказала:
— Пусть сгниет моя капуста! Не пойду я туда, раз там кто-то орудует!
Я посмеивался над нашими соседками… Но посмеивался только до сегодняшнего дня. А сегодня, ровно в 3 часа 20 минут, мне стало не до смеха.
Я получил по почте заказное письмо. Адрес и само письмо были опять напечатаны на пишущей машинке. И на той же самой! Уж теперь я отличу этот шрифт из тысячи. Буква «Л» бледно получается. В записке было вот что: «Как только стемнеет, поднимись на чердак. Приходи туда один. Доберись до самого дальнего левого угла, и там, под бочонком с капустой, лежит для тебя очень важное письмо. В нем — раскрытие всех тайн! ТСБ».
Не знаю уж, как это получилось, но только я сразу отправился на кухню и стал расспрашивать Калерию Владимировну о нашем чердаке и о том, какие оттуда по ночам доносятся звуки. Соседка страшно обрадовалась и начала рассказывать мне про таинственный чердак: и про всякие шорохи и о криках тоже. Оказывается, сегодня ночью она видела, как с чердака спустили сразу несколько веревок. Эти веревки даже задели ее подоконник и чуть было не свалили вниз банку с маслом, которая стояла за окном.
«Ободренный» этим рассказом, я вернулся в комнату. Мне показалось, что из окон сильно дует и что вообще в комнате как-то прохладно. Я плотно закрыл форточку и проверил отопление — трубы были не горячие, а прямо-таки раскаленные. Тогда я с возмущением подумал: «Неужели мне страшно? Неужели я боюсь? Нет, я не трус! Я не похож на Калерию Владимировну! Но кто же все-таки мог спустить с чердака веревки? И зачем?»
Я вспомнил, что жестокие восточные цари иногда сбрасывали по ночам свои жертвы из окон башен прямо вниз, в бушующие потоки. А может быть, эти самые… Ну, которые орудуют на чердаке, спускают свои жертвы вниз на веревках? При помощи какой-нибудь лебедки? Техника ведь с тех пор, когда жили жестокие восточные цари, очень сильно шагнула вперед.
Я уже десять раз перечитал записку, подписанную все теми же тремя непонятными буквами. Я выучил ее всю наизусть! «А может, захватить с собой Витика-Нытика? — думал я. — У них ведь там, на нижних этажах, не слышно, как на чердаке „кто-то орудует“, он ничего про это не знает — и не будет бояться». Но захватывать с собой Нытика было никак нельзя — ведь в записке было ясно напечатано: «Приходи туда один». Да я к тому же вспомнил, что Нытика угораздило заболеть вирусным гриппом.
«А вообще, может, не ходить на чердак? — подумал я. Но тут же спохватился: — Нет, нельзя! Ведь если этот „ТСБ“ добрался уже и до Степана Петровича, он обязательно сообщит ему, что я струсил, — и тогда Степан Петрович снова будет презирать меня. И еще сильней, чем из-за этой горластой немецкой овчарки!»
Зимой рано темнеет. Уже в пять часов в окнах домов зажглись огни. А я нарочно не зажигал свет, чтобы убедить себя, что вечер еще не начался. Я все тянул, тянул… Но без конца тянуть было невозможно: скоро должна была прийти с работы мама. А я еще не сделал никаких уроков: все о чердаке думал. Ну, а если мама узнает, что я не прикасался к урокам, она меня не то что на чердак — и в коридор-то не выпустит. В общем надо было решиться…
И я решился!
Я вышел через кухню на черный ход. Дверь я на всякий случай оставил приоткрытой: если что-нибудь случится, буду кричать — и пусть бегут на помощь!
На чердак вела узкая винтовая лестница. Я стал медленно подниматься по ней. Все время я натыкался ка какие-то старые ведра, которые со страшным грохотом скатывались вниз, и на какие-то разбитые горшки, и на доски. Один раз я чуть было не вскрикнул: прямо под ногой у меня было что-то мягкое и, как мне показалось, теплое, живое… Я потрогал это «мягкое» рукой, и оказалось, что это я наступил на рукав от старой телогрейки. Как здесь оказался этот рукав? Может быть, это все, что осталось от смельчака, который дерзнул подняться на чердак до меня? Еще через минуту я с ужасом наткнулся на чей-то сапог. Все ясно: и это остатки того же самого смелого безумца!..