— Что ты, что ты, Хоттабыч! Ты ещё очень молодо выглядишь! — сказал сквозь слёзы Волька.
Действительно, для своих трёх с лишним тысяч лет старик сохранился совсем неплохо. Ему нельзя было дать на вид больше ста — ста десяти лет. Любой из наших читателей выглядел бы в его годы значительно старше.
— Ну, уж ты скажешь — «очень молодо!» — самодовольно ухмыльнулся Хоттабыч и добавил: — Нет, вернуть сию же минуту твоего друга Женю я не в силах…
Волькино лицо окаменело от горя.
— …но, — продолжал старик многозначительно, — если его отсутствие так тебя огорчает, мы сможем за ним; слетать…
— Слетать?! В такую даль?! На чём?
— То есть как это «на чём?» Не на птицах же нам лететь, — ехидно отвечал Хоттабыч. — Конечно, на ковре-самолёте, о превосходнейший в мире балда.
На этот раз Волька был уже в состоянии заметить, что его назвали таким нелестным словом. Он полез в амбицию:
— Это кого ты назвал балдой?
— Конечно, тебя, о Волька ибн Алёша, ибо ты не по годам мудр, — произнёс Хоттабыч, очень довольный, что ему вторично удалось столь удачно ввернуть в разговор новое слово.
Волька собрался обидеться, но вовремя вспомнил, что обижаться ему в данном случае нужно только на самого себя. Он покраснел и, стараясь не смотреть в честные глаза старика, попросил никогда не называть его больше балдой, ибо он не заслуживает этого звания.
— Хвалю твою скромность, бесценный Волька ибн Алёша! — с чувством огромного уважения промолвил Хоттабыч.
— Когда можно вылететь? — осведомился Волька, всё ещё не в силах преодолеть чувство неловкости.
И старик ответил:
— Хоть сейчас!
— Тогда немедленно в полёт! — сказал Волька, но тут же замялся: — Вот только не знаю, как быть с родителями… Они будут волноваться, если я улечу, ничего им не сказав. А если скажу, то не пустят.
— Это не должно тебя беспокоить, — отвечал старик: — Я сделаю так, что они тебя ни разу не вспомнят за время нашего отсутствия.
— Ну, ты не знаешь моих родителей!
— А ты не знаешь Гассана Абдуррахмана ибн Хоттаба!..
Глава 15
В одном уголке ковра-самолёта ворс был в неважном состоянии, — это, наверно, постаралась моль. В остальном же ковёр отлично сохранился, а что касается кистей, украшавших его, то они были совсем как новые. Вольке показалось даже, что он уже где-то видел точно такой ковёр, но никак не мог вспомнить где; не то в квартире у Жени, не то в учительской комнате в школе.
Старт был дан в саду при полном отсутствии публики.
Хоттабыч взял Вольку за руку и поставил его рядом с собой на самой серединке ковра. Затем он вырвал из бороды три волоска, дунул на них и что-то зашептал, сосредоточенно закатив глаза. Ковёр затрепетал, один за другим поднялись вверх все четыре угла с кистями, потом выгнулись и поднялись вверх края ковра, но середина его продолжала покоиться на траве под тяжестью тел обоих пассажиров. Потрепетав немножко, ковёр застыл в неподвижности.
Старик сконфуженно засуетился:
— Прости меня, о любезный Волька: случилось недоразумение. Я это всё сейчас исправлю.
Хоттабыч с минутку подумал, производя какие-то сложные вычисления на пальцах. Очевидно, на сей раз он пришёл к правильному решению, потому что лицо его прояснилось. Он выдрал из бороды ещё шесть волосков, половинку одного из них оторвал и выбросил как лишнюю, а на остальные, как и в первый раз, подул и произнёс, закатив глаза, заклинание. Теперь ковёр выпрямился, стал плоским и твёрдым, как лестничная площадка, и стремительно рванулся вверх, увлекая на себе улыбающегося Хоттабыча и Вольку, у которого голова кружилась не то от восторга, не то от высоты, не то от того и другого вместе.
Ковёр поднялся выше самых высоких деревьев, выше самых высоких домов, выше самых высоких фабричных труб и поплыл над городом, полным сияющего мерцания огней. Снизу доносились приглушённые расстоянием человеческие голоса, автомобильные сирены, пение гребцов на реке, отдалённые звуки духового оркестра.
Вечерняя темнота окутала город, а здесь, наверху, ещё виден был багровый солнечный диск, медленно оседавший за горизонт.
— Интересно… — промолвил Волька задумчиво, — интересно, на какой мы сейчас высоте?