— Ловко! — сказал Генька.
Оля, перебиравшая листовки, подняла голову:
— А почему здесь так странно напечатано? Восклицательный знак впереди фразы, да еще вверх ногами. И вопросительный тоже.
— Покажи! О, да это по-испански! Для «Голубой дивизии». Вы их кладите отдельно, чтобы не мешали. Вам же только немецкие нужны.
На другой день ребята продолжали работу.
Иногда Генька отрывался и украдкой смотрел на Олю: уж больно интересно у нее лицо меняется. То хмурится — значит, не может разобраться. То улыбается — сообразила! То застынет и упрется глазами в одну точку — мечтает. Сколько раз ее ругали за эту привычку — вдруг все бросить и замечтаться. Но, видно, не отучить.
Красные, синие, зеленые листовки. У Геньки даже в глазах зарябило. И вдруг!.. На верхней строчке — короткое слово. Те самые буквы, что в немецком журнале у Олега Лукича — «Berta». Вот это да! Он схватил Олю за руку — она даже вскрикнула.
Что же здесь написано? Генька собрался бежать за хранителем, но неожиданно тот сам показался в дверях. И рядом с ним… Филимоныч.
— Не ждали? Решил поглядеть, как идут дела. Вдруг моя помощь понадобится.
Николай Филимонович выглядел не таким уверенным и спокойным, как обычно, а словно смущенным. И Генька догадался: вовсе не для того он пришел, а просто невтерпеж стало ждать.
Но Генька сделал вид, что поверил словам учителя.
— Тут о «Берте», верно? — спросил он. — А вот что? Что о ней сказано?
Филимоныч и хранитель склонились над листовкой и дружно расхохотались.
— Осечка, Геннадий! Это не о пушке, а о фрау Берте Тинтенфиш. Ее муж — ефрейтор Клаус Тинтенфиш попал в плен и просит товарищей передать жене, что жив и здоров.
Филимоныч взял августовские листовки, быстро пробежал их взглядом. Нет, все не то! Совсем для других дивизий. Но все же учитель продолжал просматривать листовки. Кучку за кучкой. Некоторые листовки перечитывал, разглядывал со всех сторон.
— Вспомнил старое, — как бы извиняясь, объяснил он. — Сколько этого товара через мои руки прошло!.. Я ведь два года был «антифрицем».
— Что? — Оля вытаращила глаза.
— Нас так дразнили. Тех, кто немцев агитировал. Пропаганда среди войск противника. Чего только не изобретали: радиомашины, радиосамолеты, и просто — с рупором в нейтральную полосу. Если немецких офицеров рядом не было, фрицы слушали хорошо. Ну, а окажется поблизости начальство, такая пойдет стрельба, еле ноги унесешь.
И с листовками хлопот было много. Сперва — закладывали в пустые снаряды, потом один техник с Кировского завода изобрел агитминомет. Взял кусок старой трубы, приварил к чугунной доске, ввинтил боек и — пошло!
Но самое интересное — это змеи, бумажные змеи. Их для нас делали школьники из Дворца пионеров. Как-то я принимал у них заказ, так целый отряд вышел меня инструктировать: как запускать змей, да как к нему листовки привязывать и что сделать, чтобы они разлетались прямо над немецкими траншеями.
Ребята переглянулись: как учитель разговорился! Вот что значит фронтовые воспоминания!
Оля, видно, позабыла, а у Геньки календарь всегда перед глазами. Сегодняшнее число взято в рамку. Да он и так помнит!
На перемене Генька разыскал Филимоныча и сердито объявил:
— Уже!
— Что — уже?
— Месяц уже прошел.
Учитель поднял брови.
— Сегодня ровно месяц, — пояснил Генька. — Ну, как мы были в РЖО. Так я и чуял — надул Брюхан.
Филимоныч нахмурился.
— Предлагаю, — сказал Генька, — нагрянуть к нему снова. Состав делегации — прежний…
— Не надо, — Филимоныч сдвинул брови. — Я сам. Позвоню. А ты — иди… Иди…
«Без меня хочет, — думал Генька, возвращаясь в класс. — А жаль! Интересно бы послушать, как он этому эржеушнику врежет между глаз!»
Генька уже знал: Филимоныч редко взрывается, но если его довести — ух, какой!..
Похоже, что и сейчас он «готов». Вон желваки — таи и катаются.
После уроков Генька не удержался и спросил Филимоныча.
— Ну, как?
— Поговорили…
— И что?
— Обещал! Через три недели…
Генька глянул на Филимоныча. Глаза у того были колючие. И желваки по-прежнему перекатывались на скулах.
«Еще не остыл, — подумал Генька. — Наверно, горячий был разговорчик».
И больше не лез с вопросами.