— Почему же? Мы понимаем. Как раз за этим и пришли, — и Генька хотел рассказать о находке своего отца, но Оля затараторила:
— Мы выполняем особое задание. Вы должны нам помочь. Возможно, в вашем институте учился один человек, — и она торопливо рассказала Леониду Константиновичу всё, что ребята узнали из записок.
— Да, трудная у вас задача, коллеги-следопыты, — посочувствовал архивариус. — Главное, неизвестно, в какое время жил М. Р. и когда он мог учиться в нашем институте. Рамки для поисков слишком широки.
— Не слишком, — подал голос молчавший до сих пор Витя.
Ребята в недоумении уставились на него.
— Там признак есть. Я, когда листки срисовывал… Алексей Иванович сказал: «Посмотри на свет»… Ну, я посмотрел. Знаки там, водяные… Как на марках… Вот…
И Витя вытащил из альбома листок с каким-то нехитрым рисунком
— Да вы молодец, юноша! — воскликнул Леонид Константинович, одобрительно потрепав Витю по плечу. — Сейчас мы все выясним, если только вы точно воспроизвели филигрань.
И он, сняв с полки увесистый том, начал перелистывать страницы, покрытые изображениями различных водяных знаков. Рыбы и звери, буквы и цифры, цветы и геральдические фигуры повторялись на этих рисунках в самых причудливых сочетаниях. Несколько раз ребята уже готовы были крикнуть: «Вот, вот он самый!» — но, внимательно вглядевшись, находили разницу между Витиным рисунком и образцами, приведенными в книге. Наконец Леонид Константинович, руководясь, видимо, какими-то собственными соображениями, стал листать страницы медленнее и внимательно всматриваться в изображения. И когда, перевернув очередной лист, он, не скрывая радости, произнес: «Вот, полюбуйтесь-ка!» — ребята сразу убедились, что водяной знак срисован Витей точно. На раскрытой странице в книге находился совершенно такой же рисунок с подписью: «Синегорская бумажная фабрика. 1899 год».
— Молодец, молодец, коллега, — еще раз похвалил Леонид Константинович покрасневшего Витю. — Теперь вы смело можете считать, что вашей находке лет пятьдесят — шестьдесят. Партия бумаги держится в обиходе, как правило, года три, от силы пять или, возьмем самый крайний случай, десять лет. Значит, одна граница определилась — девятисотые годы. Скорее всего — начало девятисотых годов. Теперь дело за второй.
— Какой второй? — не поняла Оля.
— Дело за второй границей, — объяснил Леонид Константинович. — Мы выяснили конечную дату жизни М. Р., дату его гибели, а теперь надо восстановить исходную дату.
Ребята задумались. Они молча вспоминали странички дневника, известные им уже почти наизусть.
Витя, подняв глаза к потолку, что-то бормотал и загибал палец за пальцем на руке. Так он долго вел свои странные подсчеты и, наконец, твердо заявил:
— М. Р. погиб молодой!
— Почему? — воскликнула Оля.
— Почему? — с небольшим запозданием спросил и Генька.
— На кедры лазил — раз… лося дубинкой убил — два… пятьсот верст по тайге хотел пройти — три… — разгибая пальцы, сообщил Витя.
Четвертый палец у него еще был загнут.
— И стихи любил — четыре… — добавил он. — Был бы стариком… все стихи бы перезабыл…
— Ой, здорово! — захлопала в ладоши Оля.
— Ну, в этом вы, мой юный друг, ошибаетесь, — обидчиво возразил архивариус. — Насчет любви к стихам вы явно не осведомлены. А в остальном ваша гипотеза мне кажется правдоподобной. Поздравляю, поздравляю! У вас, молодой коллега, очень четкое логическое мышление.
От этих похвал Витя совсем побагровел, даже оттопыренные уши его вспыхнули.
Генька стоял возле стеллажа и, насупившись, думал: «Ай да Витька! Котелок у него варит. И как это я не сообразил?»
— Так вот, — оживленно продолжал архивариус. — Если согласиться с вами, молодой человек, то М. Р. в момент гибели было не больше тридцати — сорока лет. Отсюда следует, что в институте он учился в конце восьмидесятых или в девяностых годах. Что ж, посмотрим!
Леонид Константинович, торопливо кивнув Никите, спешившему на занятия, устремился к стеллажам.
Почти не глядя, он стал снимать с полок и складывать на небольшую тележку широкие книги в одинаковых переплетах из толстого картона. Сняв десятка полтора книг, он подкатил тележку к ребятам, и те увидели, что на книжных корешках ровным, аккуратным почерком написано: «Прием 1885 года», «Прием 1886 года», «Прием 1887 года»… А когда Леонид Константинович раскрыл один из томов, внутри оказались однообразно разграфленные страницы, заполненные тем же ровным, аккуратным почерком.