Сначала шли стихи:
Голос Алексея Ивановича, гулко отдававшийся под низкими сводами пещеры, дрогнул.
— Здорово! — воскликнул Борис. — А чьи это стихи?
Никто не ответил.
На следующем листке запись начиналась с полуслова и состояла из обрывистых фраз:
«…ысота стены — полторы сажени. До Байкала верст 400–500. Обходить с юга, горной стороной.
Если что — податься к бурятам… Не выдадут…»
Тут уж не выдержал Орон:
— Так что правильно писал товарищ. Буряты никого не выдавали. Из тюрьмы бежал, с завода бежал, от казаков бежал, — не выдавали. Хорошо он понимал…
Немногословие молчаливого Орона успело войти в поговорку у археологов, и поэтому никто не решился прервать эту, столь длинную для него, речь. Даже Алексей Иванович ничего не сказал и взялся за следующий листок.
«Седьмое февраля… хорошо… с Ильей остались после работы в мастерской… не хватились…
Ночью мела вьюга, часовые из будок не… Илья сорвался со стены в снег, но потом… в тайгу.
Сухарей… на неделю. Подобрали двух замерзших птиц… Влез на кедр, сбивал шишки…»
«9 февр. Илья — плох… Идти долго не может, жалуется на голод».
«10 февр. Вчера поругались… увидали с перевала казачью заимку… Илья пошел… хлеба. Я уговаривал не… но он не послу… Если до завтра не вернется, больше ждать не… от…острога верст сто… юго-запад».
«12 февр. Иду один. Илья так и не… Не смог… голода. Еще день и был бы сыт… много еды. Вчера наткнулся… сохатого с перебитым хребтом…
…ил его дубинкой и поел на славу. Взял… мешок мяса»,
«14 февр… прошел юго-запад верст шестьдесят. Ночевал у горячих ключей… Сразу три — один теплей другого: в одном помылся, из другого воды попил, в третьем мясо сварил. Привал… хоть куда.
…а до Петербурга еще далеко…»
Прежде чем прочитать следующий листок, Алексей Иванович поднял голову и добавил от себя:
— Видно, здорово человек отогрелся на этом привале. Снова к стихам его потянуло. Вот, послушайте:
— Да, взял и улетел, — задумчиво сказал кто-то из темноты. — Вот уж, наверно, искали его. Читай, Алексей Иванович, что там дальше…
У следующей страницы уголок был оторван и уцелевший текст непонятен:
«…а может быть, просто показалось? Спросить у коломенских… кто привел Егора к нам… кто поручился. Верно ли, что его отец… заправляет?»
Затем снова шли датированные записи. Но сделаны они были не так четко, как предыдущие. Буквы прыгали по строчкам, кособочились, а некоторые почти падали. Казалось, эти записи делал полуграмотный человек.
«Пальцы окоченели», — догадался Алексей Иванович.
«16 февр. Кое-где скалы обнажены… рассматривал пласты… Вспомнил Горный… Эх, друг Казимир, тебя бы сюда…
…удивительно богатые места… на тысячи лет. Леса… еще земля таит. Людей бы…»
21 февр. Важно… найти… опали… у ворот Лаврентьевской церкви».
«23 февр. Утром послышалось… голоса… погоня. На всякий… учай… с тропы. Ошибся… эхо… скорей всего».
«25 февр. Сильно расшиб… Лихорадит. И все же… Все можно преодолеть, надо только хотеть, очень хотеть…»
«28 февр. Боль не про… не могу двигаться. Нога, видно, сло… Мясо на исходе… воды нет. Жую снег… в пещере его немного.
Неужели не дойти? И никто не… Проверить его.
И все-таки будут люди счаст… Будут! Верю…»
Наступила тишина. Алексей Иванович машинально перевернул последние листки, хранившиеся в футляре, но они были чистыми: записи оборвались.
— Больше ничего? — спросил Соснин.
— Все, — ответил Алексей Иванович. — Хотя…
Он стал осторожно счищать ножом слой земли и грязи, прилипший к наружной стороне футляра. Постепенно на верхней дощечке все отчетливее и отчетливее обозначались вырезанные буквы: «М. Р.»
Все молчали. Только слышался мерный глухой шум ливня, постреливал костер, да Орон изредка поправлял горящие сучья.