Зашумел, загудел уходящий поезд, и на маленькой станции сразу стало тихо.
Молчали люди, обступившие Дину. Молчал недальний лес. Не шевелился ветер. И от этой тишины у Дины вдруг тихонько зазвенело в ушах, словно знакомая звонкая пила запела ей свою старую песню.
Дина хотела прослушать песню до конца, но ее оборвал яркий луч света, ударивший Дине прямо в глаза. Это светило солнце.
А по извилистой дороге-реке, удивленно косясь глазом на девчонку с растрепанными косами, погонявшую его изо всех сил, летел на помощь к Дине сумасшедший Барбансон.
— Скорее! Скорее!
Впереди бугор, крутой и высокий. Кто-то положил — еще вечером, наверно, — букет цветов к подножию обелиска. Цветы большие, розовые — те, что растут в палисадниках, — сникли, но еще не успели увянуть.
— Сейчас понесет! — крикнула Саша. — Прыгай, Маринка! Прыгай на землю! Разобьет насмерть!
— А я знаю! — закричала над ее ухом Маринка. — Я знаю, кто там!
— Прыгай!..
— Я догадалась! — снова крикнула Маринка. — Она мне сказала только: «Я знаю!» Вчера! Она мне больше ничего не сказала! А я догадалась! Я поняла, кто там!
— Кто?..
— Иван Чижиков! — крикнула Маринка, спрыгивая на дорогу.
Может быть, это было началом новой легенды! Самой интересной и самой таинственной из всех, которые знала Саша! Она натянула вожжи, пытаясь остановить Барбансона… Но тот крылатой птицей рвался вперед, и она не стала его удерживать.
ДОМ НА ОРЛОВОЙ УЛИЦЕ
Отец звал их к себе на новое место давно, а мать все никак не решалась ехать. Уж лучше бы его послали куда-нибудь на Крайний Север или Дальний Восток, а то в какой-то ничем не примечательный райцентр области — в маленький-премаленький городок где-то в степи. А потом, когда отец уже, наверное, и ждать-то их перестал, они все-таки решили двинуться в путь. Не в первый раз, в конце концов! Это они здесь так надолго задержались, а до этого так и путешествовали без конца с одной новостройки на другую. «Ничего не поделаешь!» — грустно сказала мать и принялась собираться.
Дел было немало. Нужно было отправить багажом ящики с книгами, зимние пальто, письменный стол и множество других вещей. Нужно было раздать знакомым и соседям клетку с канарейкой, аквариум и котенка Ваську, выписаться из домовой книги, взять документы из школы, где училась Лида. «К тому же, — сказала мать, — говорят, там чай «экстра» не всегда бывает, и черный перец ни за что не достанешь. Надо еще побегать по магазинам».
Позавчера Лиде исполнилось тринадцать лет, и этот день рождения среди сутолоки, сборов и суматохи, без подарков и без гостей прошел незаметно и невесело. Да и вообще в доме было невесело. Мать плакала и жаловалась то на отца, то на его начальство.
А Лида, чтобы не попадаться сердитой матери на глаза, целыми днями пропадала на Волге. Прощаться было не с кем. Все подруги разъехались: кто в деревню к родным, кто в пионерский лагерь, кто вместе с родителями кататься на теплоходе по Волге, а Наташа Лапшина, Лидина подруга, уехала отдыхать в Крым. Только вчера Лида получила от нее письмо. Наташа писала про море («понимаешь, я увидела его из окна автобуса, когда ехали через горы, и сначала не поверила, что это и есть море! Лежит выше земли, огромное-огромное, с полнеба»), про Аю-Даг («это в переводе означает «Медведь-гора», про него даже легенда есть, я тебе расскажу когда-нибудь»), про лавры («лавровый лист, оказывается, растет в виде больших круглых, как шапки, кустов»).
Лида часами сидела на берегу, опустив ноги в теплую, нагретую летним солнцем волжскую воду. Лето было жаркое. На набережной у киосков «воды — мороженое» стояли длинные очереди.
Лиде не хотелось уезжать. Новый город, новая школа, новые друзья! Было грустно расставаться с городом, в котором провела целых четыре года. А как расстаться с Волгой, со школьными друзьями, с Наташей Лапшиной?.. Но зато было радостно от мысли, что наконец-то она снова увидится с отцом. И даже уже не пощипывало в носу и не навертывались слезы на глаза, когда вспоминалась ей любимая песня отца. «Вот окончится бой, твой отец вернется домой», — так пелось в песне. Это была военная песня, которую пели в те годы, когда у Лидиного отца еще не было никакой Лиды и сам он был молодой-молодой.