— На вот, иди с колонкой познакомься. Налево, за углом.
— А у нас на прежней квартире, — начала было Лида, но Женька перебила, подталкивая ее к двери:
— Кран не забудь закрыть, а то штраф заработаешь!
Лида даже не успела сказать, что не привыкла к тому, чтобы ею командовали какие-то посторонние девчонки.
Носить воду из колонки ей еще никогда не приходилось. Она расплескала половину воды, облила тапочки.
А когда она со своим легоньким полупустым ведром вернулась к калитке дома, то увидела у калитки какую-то девчонку с рыжими кудрявыми волосами и со вздернутым носом, покрытым крупными яркими веснушками. В руке у девчонки был пустой молочный бидончик. Девчонка, увидев Лиду, радостно подскочила, звякнув крышкой бидончика, и бросилась к Лиде с распростертыми объятиями.
— Тебя Лидой зовут, да? Я слыхала, как твоя мама сейчас звала: «Лида! Лида! Лида!» Это твоя мама в сером платье? В полоску, да? А ты за водой пошла, да? Ты Лида, да? А я Шлепкина с соседнего двора. А ты насовсем сюда приехала?
— Не знаю, — растерянно ответила Лида, попятившись к калитке. — Не знаю. Как папа… Его в Саратов вызвали. Там прорыв, и его вызвали. И… и у нас дел столько. Я к маме!
— И я! — сейчас же воскликнула Шлепкина и следом за Лидой ринулась во двор.
— А ты с Женькой Долининой не водись, — говорила она таинственным шепотом, шагая рядом с Лидой через двор к крыльцу дома и придерживая крышку бидончика указательным пальцем, чтобы не звякала. — Ей уже скоро сто лет будет, а она все в седьмом классе. Ее Вера Петровна каждый год за первую парту сажает. Говорит: «Я спокойна, когда Долинина у меня перед носом». Ты Женьку уже знаешь, да? Ее вся наша Орловая знает. И меня тоже знает… Ты, наверно, думаешь, почему Орловая, да? А я не знаю, почему. Я тоже об этом думаю.
Женька встретила их на крыльце дома. Не глядя на рыжую девчонку, она негромко сказала:
— А ты, Шлепкина, отсюда катись!
— А я и не к тебе вовсе! — сейчас же отозвалась Шлепкина. — Я к тете Поле за молоком.
— Нет еще никакого молока.
— А я бидончик оставлю.
И Шлепкина нырнула в раскрытую дверь дома.
— А у нас на прежней квартире водопровод был. Кран откроешь, и все, — сказала Лида Женьке, разглядывая со смущенным видом свои размокшие тапочки. — А эти цветы у забора твоя мама посадила, да?
Женька мельком глянула на Лиду, взяла у нее из рук ведро, потом посмотрела на Лидины тапочки и презрительно усмехнулась.
И уже уходя в дом, она обернулась в дверях и сердито бросила:
— Нет. Не мама.
Женька лежала на песке, закинув руки за голову. Песок был грязно-желтого цвета, засоренный осколками бутылочного стекла и шелухой семечек. Но все-таки здесь, на небольшом поросшем кустарником островке, песок был чище, чем на городском берегу.
Степнянка протекала мимо, не торопясь. Если бросить в нее щепку, то, может быть, когда-нибудь она доплывет до Каспийского моря. Раньше Женька почти каждый день отправляла в далекое путешествие к морю тщательно обструганные столовым ножом щеночки, прутики и даже бумажные кораблики. А теперь она выросла, и ей кажется странным, что она могла когда-то заниматься такими пустяками. Вот если бы самой отправиться путешествовать! Вот если бы сейчас этот маленький песчаный островок, на котором сейчас лежит Женька, вдруг сдвинулся бы с места и поплыл куда-нибудь далеко! Подальше от дома на Орловой улице…
В маленькой самодельной коробочке из синего картона Женька бережно хранила небольшую пожелтевшую от времени фотографию. Молодой темноволосый солдат с черными, как уголь, глазами, в новенькой гимнастерке, а рядом молодая женщина в пестром платье, с глазами светлыми и добрыми. Полина Ивановна, тетка, называла эту женщину «покойницей-сестрицей», старые знакомые Женькиной семьи Елизаветой или Лизой. А Женька на обратной стороне фотографии большими печатными буквами написала: «Мама».
Женькина мать умерла в первый послевоенный год. Женька родилась, а она умерла…
Когда Женьку спрашивали о темноволосом солдате на фотографии, называя его непривычными и чужими словами «твой отец», сна сухо отвечала:
— Может, на войне убили, а может, в плен сдался. Может, и сейчас где-нибудь живет, — кто знает. Разыскался, если бы захотел.
Глядя на Женьку, тетка часто сокрушалась:
— Эх, хоть бы от матери что хорошее взяла! Вон она какая чистенькая была да светлая. А ты вся в отца уродилась! Даже вихор вон на лбу, как у него.
Женьке не хотелось быть похожей на него! И, глядя на фотографию, она говорила упрямо:
— И вовсе не в него. Он вон черный какой-то.