— Ой-ой! Держите Петрова! Он без очереди!
— Какая там еще очередь! — отозвался маленький и тощий Петров, накрепко прижатый Шлепкиной к дверному косяку. — Сама ты без очереди!
— Не давите!
— Не кричите! А то услышат!
— Выгонят!
— Не давите!
— Ой, придавили-и!
Наконец те, кто был сзади, надавили на Шлепкину, и все ворвались в класс. Это был горластый стремительный вихрь. Он налетел, смел с парты и отшвырнул к стенке сначала Лидин портфель, затем саму Лиду, и, лишь когда все задние парты, в том числе и Лидина оказались занятыми, утих.
Стало, пожалуй, даже чересчур тихо.
— Гм… — раздался, наконец, чей-то озабоченный голос. — Так дело не оставят!
— Конечно, не оставят! — раздалось с разных концов класса еще несколько голосов. — Конечно, не оставят!
И тут Лида, все еще стоящая у стены с портфелем, прижатым к груди, увидела, что все, как один, смотрят на первую парту возле учительского стола, оставшуюся незанятой.
— Не оставят! — сокрушенно повторил еще кто-то.
Но тут раздался бодрый голос Шлепкиной:
— И чего вы переживаете! Все равно туда Женьку Долинину посадят.
— А рядом?
— Так Николашу же!
— Не посалит его туда Вера Петровна! — возразил щупленький Петров. — Знаете, как он за лето вырос! Всю доску спиной закроет! Я уж в уме прикидывал!
— Ну чего вы переживаете! — не унималась Шлепкина. — Томина туда сядет! У нее зрение плохое!
— Почему плохое? — запротестовала Томина. — Откуда плохое? У меня хорошее!
— Ведь ты глаза таращишь, — не унималась Шлепкина. — Ведь таращишь? Ты же абсолютно ничего не видишь! А если видишь, так не беда! Петров туда сядет! Он маленький!
Поднялся страшный гвалт. Кто-то грозил Шлепкиной, кто-то ее защищал. Шлепкина пискнула «ой, убьют» и полезла под парту. И уже оттуда, из-под парты, еще раз посоветовала не переживать, потому что на первую парту все равно сядет новенькая.
И тут все повернулись к Лиде. Все смотрели на нее с явным и дружным неодобрением.
— О-о! — протянул кто-то зловеще. — Она раньше всех пролезла!
— Хитрая!
— Выскочка!
— И на самое хорошее место села! Это я ее оттуда спихнул.
— Чур, моя! — решительно сказала Шлепкина, вылезая из-под парты. — Чур, моя! Я первая ее увидела. Еще когда она приехала. Она у Женьки Долининой живет. Чур, моя!
Она подскочила к Лиде и, взяв ее за плечи, подпихнула к первой парте.
— Вот. Садись. Это ничего, что перед носом. Зато все на доске видно. И в окно смотреть можно, окно рядом. Здесь даже выгодно сидеть: сегодня отдежуришь, а потом почти через месяц. А сегодня дежурному-то делать нечего. Чисто кругом. Ведь нечего?
— Конечно, нечего! — поддержали Шлепкину. — Садись!
И еще несколько пар рук подпихнули Лиду к первой парте. А когда она села, ее окружили, затеребили и стали смотреть на нее уже дружелюбнее. Шлепкиной стоило больших усилий распихать всех локтями.
— Чур, моя!
Но тут голос пионерского горна, охрипшего за лето от безделья, ворвался в распахнутые окна класса, и горластый стремительный вихрь умчался прочь, оставив кое-как брошенные на парты портфели. Линейка!
— А я? А мне что? Мне оставаться в классе? — крикнула вдогонку вихрю Лида и попыталась уцепить замешкавшегося Петрова за рукав. — Где достать тряпку?
Но тот вырвался и тоже убежал, оставив Лиду одну.
Лида пошарила по углам, в шкафу, под столом, но тряпки нигде не нашла…
А потом ей было уже не до тряпки и не до дежурства. Потому что она увидела: с улицы в класс через распахнутое окно лезет Женька Долинина!
Женька была в школьной форме и… босиком!
— Женька?!
Женька вздрогнула: наверно, она не ожидала застать здесь Лиду.
— Ты почему босиком? — строго спросила Лида.
— А ты почему не на линейке? — в свою очередь спросила Женька, спрыгивая с подоконника.
— А я дежурная.
— Это с какой же стати?
— За первой партой сижу, вот и дежурная.
— Кто ж тебя туда посадил?
— Никто. Сама села.
Женька усмехнулась краешком рта.
— Зря села. Это мое место. Вон туда иди!
— А там занято.
— Ничего, потеснятся.
Женька бесцеремонно выдернула из парты Лидин портфель и отнесла его на последнюю парту.
«Это ее Вера Петровна за первую парту сажает, как двоечницу, — злорадно подумала Лида. — Злюка! Злюки всегда двоечники!»
Они долго молчали. Так долго, что у Лиды зачесалось в горле. Потом Женька внезапно тихим сдавленным голосом спросила: