Вот еще! Буду я погремушками греметь!
А Нинка вдруг так жалобно-жалобно говорит (я даже подумал, что она сейчас расплачется):
— У нас мама заболела. Третий день в больнице лежит. Утром у нас тетя Маша, наша соседка, сидит, а днем тетя Катя приходит. Да вот что-то сегодня тетя Катя долго не идет, наверно, на работе задержалась… Ирина проснется, а кормить ее нечем…
— Ладно. Иди. Только быстро.
Нинка на себя пальто натянула и убежала.
Остался я один. То есть не один, а с этой самой сестрой Ириной.
Расстелил я газету на столе и в нижнем углу под словами «Сатира и юмор» начал на Нинку карикатуру рисовать. Я еще по дороге придумал нарисовать Нинку рядом с большой двойкой. Двойка улыбается и с Нинкой здоровается за руку.
Сначала нарисовал я двойку. Приделал ей руки, ноги, мордочку с длинным носом ей подрисовал, потом хотел за Нинку приняться. Вдруг слышу:
— Ап-чхи!
Чихнул кто-то в комнате, тоненько, тихо, как котенок. Поднял я голову и обомлел. Лежит эта самая сестра Ирина, не спит, в потолок глазами уставилась и ресницами хлопает. А соски во рту нет. Неужели проглотила? Подскочил я к кроватке, а Ирина, как только мою физиономию увидала, вдруг вся покраснела, сморщилась да как даст реву! Я скорее схватился за погремушку и стал ею перед носом у Ирины громыхать, а она еще сильнее закатилась.
— Да не реви ты, — говорю я ей. — Я же ведь не людоед. И не баба-яга. Честное слово! Я же тебя не съем.
А она не слушает и по-прежнему кричит.
Если бы еще она мальчишкой была, а то ведь с девчонкой разве когда договоришься!
Тут я увидел, что на подушке соска лежит. Ирина ее не проглотила, а выронила, когда чихнула. Схватил я соску и давай ее сестре Ирине в рот запихивать. А она вдруг вместо соски мой указательный палец губами ухватила… и сразу замолчала. Замолчала и опять на потолок уставилась.
— Ирина! Послушай-ка, Ирина, — пытаюсь я ее убедить, — это же не конфета и даже не соска. Это же палец. Он же невкусный. Никто никогда пальцев не кушает.
А она на меня никакого внимания не обращает. Лежит, молчит, сосет мой палец и довольна. Ну, что ты с ней будешь делать?
Тут вдруг открывается дверь и входит в комнату дяденька. Высокий, в кепке, в пальто. И очень чем-то на Нинку похожий. Глаза такие же, как у нее. Только очков нет.
Посмотрел он на меня, потом по сторонам посмотрел и спрашивает:
— А где же Ниночка?
Я ответил, что Ниночка за молоком побежала.
— А Ира что? Спит?
И вижу: он прямо к кроватке направляется. Я скорее свой палец у Ирины отнял, и только я его отнял, как она опять в рев ударилась.
Дяденька, как был — в пальто и кепке, — подошел к кроватке, взял Ирину на руки и стал эту вредную девчонку уговаривать:
— Ну, не плачь, не плачь, доченька! Животик болит? Или кушать хочешь? Сейчас наша Нина придет, молочка принесет. Не плачь. Это же я — папа.
Я ему говорю:
— Вы ее не уговаривайте. Я ее уже уговаривал. На нее уговоры не действуют.
Тогда этот Иринин папа стал с Ириной на руках по комнате бегать. Бегает из одного угла в другой и поет:
— Баю-баюшки-баю, не ложися на краю.
Так он минут пять бегал. Потом сел на диван, из-под кепки у него пот ручьями льется.
Потом мы перед ней и по-собачьи лаяли, и по-кошачьи мяукали, и квакали, и даже рычали, как тигры, — ничего не помогло.
Кричала Ирина до тех пор, пока Нинка не пришла. Надела Нинка на горлышко бутылочки с молоком соску и стала сестру Ирину из этой бутылочки кормить. Ирина сразу замолчала — значит, есть очень хотела.
Нинкин отец пальто и кепку снял, пот со лба вытер и говорит:
— А я, Нинок, забежал узнать, как ты тут управляешься, — и в мою сторону кивает. — Оказывается, у тебя сегодня помощник есть.
Нинка его сразу перебила:
— Папа, ты, наверно, кушать хочешь? Там, в кухне на плите, каша стоит. В кастрюльке.
Отец пошел в кухню и меня с собой увел, потому что Нинка принялась сестру Ирину укачивать (Нинка сказала, что если она ее не укачает, то ей, Нинке, пропадать, потому что она опять ничего не успеет сделать) В кухне Нинкин отец достал с полки две ложки, одну себе взял, другую мне дал и к столу меня пригласил. Стали мы с ним вдвоем прямо из кастрюльки гречневую кашу есть.
— Значит, ты с Ниной в одном классе учишься? — спрашивает он меня.