— Знаю. Шьет, — ехидно произнесла Клаша. — И что именно шьет, знаю. Догадываюсь…
— Спецовки шьет.
— Спецовки?
— Спецовки! Могу показать!
— Покажи!
Светлана распахнула дверь в комнату матери и впихнула туда Клашу.
— На, смотри!
На столе рядом со швейной машиной лежало то, что мать кончила шить вчера вечером, — странное одеяние черного цвета, похожее на большой халат.
Клаша взяла этот халат, натянула его на себя. Он был велик Клаше. Полы путались под ногами, рукава-раструбы повисли до колен.
Светлана с недоумением оглядела Клашу с ног до головы и нерешительно промолвила:
— Что-то вроде и правда: ни на халат, ни на спецовку не похоже…
Тогда Клаша подняла руки вверх, закрыла глаза и, гнусавя, пропела:
— Господи-и, спаси-и и помилуй нас!..
— Ряса! — ахнула Светлана.
— Ага! Дошло, наконец-то!
Клаша стянула с себя рясу и швырнула ее на стол.
— Ну, что я тебе говорила? — Клаша дернула Светлану за рукав праздничного платья. — На какие деньги ты платье себе это купила? А пирогов сегодня ради твоего дня рождения на какие деньги напекли?
— Ты вредная, Клашка! — воскликнула Светлана. — Ты вредная-вредная… Не хочу с тобой больше разговаривать… На, возьми свою терку и уходи…
— Умнее так ничего и не придумала? Ладно. Когда придумаешь, скажешь. Я приду, послушаю, — сказала Клаша.
Она швырнула терку на стол и ушла.
Светлана долго закрывала за ней дверь. Все никак не могла накинуть крючок: руки дрожали. Это от злости на Клашку!
Нет, совсем не от этого. На Клашку она не злится.
Первый раз в жизни она не злится на Клашку.
Светлана вернулась в комнату, остановилась возле праздничного стола.
Она никогда не спрашивала мать, где она берет деньги. И не спрашивала никогда, трудно ли ей, легко ли…
Светлана села на диван, прижала к лицу горячие ладони.
Она не заметила, как за окном стали сгущаться сумерки.
Светлана электричества не зажгла. Оно ярко осветит комнату и праздничный стол, на котором торт и сладости, купленные на эти деньги…
Но почему именно на эти?
Ведь мать торгует цветами. Она продает по три-четыре букета в неделю. Она получает за них деньги!
Нет, на такие деньги роскошный именинный стол не устроишь, и в Крым на эти деньги не поедешь!
А отцовская пенсия? Ведь они получают пенсию!
Мать всегда говорила, что пенсия эта невелика. Ведь она и на отца-то сердится за то, что он умер, не оставив им большой пенсии. Мать всегда говорила, что пенсия идет на мелкие расходы…
«И не стыдно вам вот так… кормиться возле церкви?» — спросила тогда у Ленки Светлана.
Спросила с презрением! А сама?
Светлана быстро встала, включила свет.
Нет, дома оставаться она не могла. Она надела плащ, сунула в карман черный футляр-готовальню.
Она шла через площадь мимо темной, мрачной церкви, осторожно притихшей до завтрашнего утра…
Медленно спустилась она в Глебов овраг, поднялась на крыльцо теткиного дома, постучала.
— Кто это?
— Я, — ответила Светлана.
Дверь открыли. В дверях стояла Ленка.
— А, Светик-семицветик!
— Моя мама у вас?
— У нас. Давно сидит. Что-то торгуется с нашей Марьей Васильевной, ругаются, спорят. И Виктор твой у нас…
— Он не мой! — гневно перебила ее Светлана. — Не смей так говорить! Слышишь?
Ленка презрительно фыркнула.
— А чей же? Он скоро семинарию окончит, а ты школу. Вот и поженитесь. Твоя тетушка давно этим занимается — семинаристам невест ищет.
Светлана прикрыла лицо ладонью.
— Что с тобой? — испуганно спросила Ленка.
— Ничего. Пропусти меня.
— Проходи, проходи, — сказала Ленка, уступая ей дорогу. — Разве я тебе не велю? Постой, тут в сенях темно, я спичкой посвечу.
Она чиркнула спичкой. Ее слабый свет ударил Светлану по глазам ярче самого яркого прожектора.
— Так иди. Чего ж остановилась-то? — удивленно спросила Ленка.
— Я сейчас, — тихо ответила Светлана.
Сейчас она войдет в дом.
Вот только постоит немножко на пороге. Соберется с силами.
Потому что в дом этот нужно войти по-новому. Твердым шагом сильного человека.